"Может быть, мне..." - проговорил я, может быть, лучше мне выйти? Она ляжет, а я потом войду. Не успел я произнести эти слова, как она приподнялась и защелкнула замок. Она не собиралась тушить свет, и я мог получше ее разглядеть: черные прямые и блестящие волосы, цвет лица, насколько можно было судить при искусственном освещении, с бронзовым отливом, черные, как антрацит, глаза. Назвать ее хорошенькой я бы не решился.
Видимо, ей расхотелось спать. "Позвольте представиться", - сказал я и снова не удостоился ни ответа, ни взгляда. Она отбросила волосы, падавшие на лицо. У нее на коленях лежала книга. Глянцевая бумага, фотографии деревьев и цветов.
"Вы интересуетесь ботаникой?"
Вагон покачивался, я сидел рядом с незнакомкой, пристойно отодвинувшись, скосив глаза, пытался прочесть испанские надписи. Мне хотелось говорить, как бывает в дороге, когда вдруг тянет на откровенность перед случайной спутницей, которую никогда больше не увидишь. Блаженное тепло, уют и чувство безопасности после дороги, которую я проделал. Мне хотелось говорить о себе. А она то ли слушала, то ли о чем-то думала и рассеянно листала альбом.
"Я..." - проговорил я и запнулся. Я должен был вспомнить, кто я такой. Наконец выпалил:
"Я сбежал из тюрьмы. Можете себе представить?"
"Из какой это тюрьмы?" - спросила она равнодушно, не поднимая головы от книги.
"Решетка была подпилена. Я сидел в одиночке. Представьте себе, за вами все время наблюдают. И все-таки... Ха-ха!"
Мне стало весело. Я потер ладони.
"Но теперь она уже далеко!"
"Кто - она?"
"Моя тюрьма!"
"А это, - она перевернула страницу, - известно вам, что это такое?" Она говорила с сильным акцентом.
"Конечно, - сказал я. - Psilocibe mexicana. Вы... - Я повторил свой вопрос. - Вы - ботаник?"
Она наконец взглянула на меня, лучше сказать, смерила меня взглядом.
"Это вас не касается".
"Извините. Я надеюсь, что не слишком стеснил вас. Проводник сказал, до утра. До ближайшей станции..."
"Вы не можете меня стеснить. В сущности, тут никого нет".
Очевидно, она имела в виду свободную верхнюю полку. Так я понял ее слова.
Я показал на картинку в книге.
"По-моему, он здесь выглядит слишком большим".
"Разве вы его когда-нибудь видели?"
"Видел. На самом деле это чахлый грибок вроде поганки. А молодые экземпляры напоминают, м-м..."
"Вы хотите сказать - напоминают фаллос?"
"Да".
"Это фаллос бога".
Помолчав, я спросил:
"Послушайте... если я только не ослышался. Вы сказали, здесь никого нет. Кроме вас и меня?"
"Кроме меня. Мне хотелось проверить. Теперь, - она захлопнула альбом, я в этом не сомневаюсь. Кстати, о каком утре ты говоришь?"
"Проводник сказал..." - пролепетал я.
"Для него утро, может быть, и настанет. Для тебя - никогда".
Я воззрился на нее. Эта женщина говорила мне "ты", что могло означать определенную степень интимности, что ли. Вместе с тем я уловил в ее словах презрение. Не исключено, что она сама прошла через что-то подобное. Вопрос в том, существовала ли она на самом деле. Ведь если меня, как она выразилась, "не было", то не могло быть и женщины. Словом, я сделал вид, что не расслышал, не разобрал ее акцента, но на самом-то деле - вот что интересно, - на самом деле я прекрасно все понял. Повторяю, я был в ясном сознании. Соитие с божеством не лишило меня рассудка. Собственно, это и позволяет мне отчитаться сейчас в том, что я пережил.
Трудность рассказа в другом: в языке. Мое сознание не только освободилось от второй кантовской формы созерцания вещей, оно отделилось от языка. Поэтому мне едва ли удастся подобрать выражения, адекватные этому опыту. Коротко говоря, дело обстояло так: я был - и меня не было. Поймите меня правильно: я не настолько свихнулся, чтобы не чувствовать себя, свое тело, и в то же время испытывал странное отчуждение. Я отделился от самого себя, бежал из своего Я - и в каком-то другом пространстве наблюдал за собой, сидевшим в ночном купе рядом с незнакомой женщиной, в поезде, который мчался сквозь ночь.
Только так можно было объяснить метаморфозу времени. Точнее, исчезновение времени. Я пребывал в безвременье. Моя спутница не ошиблась: это была бесконечная ночь. И можно сказать, что вагон покачивался, колеса вращались, локомотив несся, посылая вперед слепящие струи прожекторов, - на одном месте.
Я спросил: "Как тебя зовут?"
"Зачем тебе знать?"
"Ты испанка?"
"Мой отец испанец. Я смешанной крови".
"Тебя не интересует, кто я такой?" В ответ она умехнулась и покачала головой.
Она сказала:
"Тебе, наверное, хочется вернуться".
"Вернуться куда?"
"К себе, куда же".
"Как тебя звать?" - спросил я снова.
"Меня зовут Соледад".
"Послушай... А откуда, собственно говоря, тебе известно, что..."
Я хотел сказать, откуда ей известно об опыте с погружением.
"Не люблю глупых вопросов. Но имей в виду. С нашей верой не шутят".
"Ты же католичка", - возразил я, показывая глазами на крестик у нее на шее.
"Католичка, да. Одно другому не мешает".
"Ты говоришь о...?"
"Я говорю о том, что ты принял причастие. Ты причастился божественной головки Теонанакатля".
Я рассмеялся.
"Ах вот оно что. Уверяю тебя, все гораздо проще. У меня есть один знакомый. Будущее светило психофармакологии".
"И я знаю, - продолжала она, пропустив мои слова мимо ушей, - что тебя снедает желание, не зря мы здесь с тобою наедине..."
"Донья Соледад, - пробормотал я, - такая мысль не приходила мне в голову, то есть, я не решался об этом подумать... но если этого требует обычай... отчего бы нам не попробовать..."
"А ты уверен, что у тебя получится?" - быстро спросила она.
"Уверен? - проговорил я, несколько сбитый с толку. - Конечно".
"Вот видишь. Бог вселился в тебя. Ты охвачен вожделением. Но ты - это не ты. В сущности, тебя уже нет".
Мне показалось, что она смотрит на меня с насмешкой; я спросил:
"А... там об этом тоже написано?"
"Где - там?"
