Эрика все равно надулась и, схватив с полки первого попавшегося плюшевого медведя, уселась на стоящий в углу мягкий коричневый пуф, который Макс терпеть не мог из-за того, что чувствовал себя нелепым, проваливаясь на сидении так глубоко, что колени оказывались в районе груди.

В этот момент в игровую вошла Барбара, ища глазами дочь.

– Солнышко, пить не хочешь? – в голосе миссис Томсон было столько теплоты, сколько Макс не слышал в свой адрес, наверное, со дня смерти деда три года назад.

– А можно яблоко? – Эрика чуть ли не подпрыгивала на месте от нетерпения.

– Пойдем на кухню, я тебе порежу. – Она ласково потрепала дочь по голове, еще больше распушая кудряшки.

На сидящего у окна Макса миссис Томпсон даже не взглянула. Он пытался сделать вид, что ему все равно, но геометрический узор на ковре предательски расплывался перед глазами.

Макс силился вспомнить, когда в последний раз хоть кто-то интересовался, хочет ли он чего-нибудь. С тех пор, как няня вслед за мужем переехала в другой город, прислуга кормила его, только если он сам приходил.

– Мама, – услышал Макс шепот из-за полуприкрытой двери, – а почему ты не спросила, не хочет ли Макс пить?

– Миссис Уокер не велела ему навязываться. Сказала, что он достаточно взрослый и сам в состоянии попросить, чего хочет.

Теперь отчужденность слуг стала понятнее, но поселившаяся в сердце обида все равно не уменьшалась.

В следующий раз они с Эрикой увиделись лишь через месяц. Макс не знал графиков ее родителей, так что предсказать, когда она снова появится в его жизни, не мог. Он в отвратительном настроении влетел в игровую – его команда по лакроссу разгромно проиграла тренировочный матч. Тренер не стеснялся в выражениях. Досталось, конечно, всем, но Макс считал обвинения несправедливыми, тем более он в кои-то веки забил гол!

Макс замер, увидев Эрику, рассматривающую его принадлежности для рисования. И пусть он уже давно не рисовал, сам факт, что она смела без спросу брать его вещи, до ужаса бесил, особенно сегодня.

– Положи на место! – Макс резко вырвал из рук Эрики упаковку фломастеров, не замечая, как на маленькой ручке вспухает порез.

– Тебе жалко? – тоненький голос задрожал.

Макс фыркнул, постаравшись вложить в этот звук побольше презрения.

Конечно, она не понимала, что дело совсем не в этом! Жалко? Нет! Он мог бы выбросить все, находящееся в комнате, и ему бы купили новое.

– Вообще-то могла бы и спросить!

– Извини, – прошептала Эрика, отходя пуфу, на котором сидела в прошлый раз.

Проследив за ней взглядом, Макс увидел, как она слегка дует на руку. Понимание пришло через пару секунд – порезалась о пластиковый край. Он даже проследил пальцем, чтобы убедиться. Макс дернулся в сторону Эрики, желая… Он и сам не знал, чего: извиниться, осмотреть руку. Но Эрика, словно заметив его порыв, спрятала поврежденную ладонь под мышкой и опустила взгляд.

Возникло знакомое ощущение, что его оттолкнули. Дурацкая упаковка будто жгла руки. Резко развернувшись, Макс со всей силы запустил ею в стену – фломастеры цветным дождем брызнули в разные стороны – а потом вышел из комнаты.

Уже лежа в спальне он размышлял, почему прицепился к девчонке. Ну взяла и взяла. Плевать. И тем не менее нечто, названия чему дать никак не получалось, словно грызло изнутри, мешая думать.

Она оказалась гораздо проще и смелее, чем Макс предполагал. Быстро освоилась, начала играть в игрушки, не обращая на него внимания. А он хотел, ждал, что она снова предложит поиграть вместе.

Успокоиться получилось только к вечеру. А в игровую Макс вернулся, лишь убедившись, что Эрика уехала.

Фломастеры были аккуратно сложены в лопнувшую упаковку. Некоторые потрескались и подтекали. По столу расползалось грязное пятно. Вздохнув, Макс смел их в мусорное ведро. Жаль, что не получилось так же просто избавиться от воспоминаний о произошедшем. Они продолжали жечь изнутри даже спустя несколько дней, заставляя уши заливаться красным.

Именно поэтому в следующий раз он нарочно пихнул Эрику локтем – хотелось наказать за стыд, который испытывал из-за нее. И пусть Макс знал, что мягкий ковер в коридоре хорошо заглушает шаги, сейчас было плевать.

– С дороги!

Она вскрикнула и отскочила.

– За что?

– А чего на дороге встала?

Училась Эрика быстро: буквально через пару дней Макс заметил, что после этого случая она стала держаться ближе к стене, чтоб точно не попасть под руку. Вот только ожидаемого облегчения это не принесло. Наоборот, теперь Макс лишь больше злился. Между встречами он часто прокручивал в голове собственные поступки. Иногда слово «ошибки» приходило на ум, но Макс старательно от него отмахивался – слишком стыдно.

«Наверное, она думает, что я козел, – размышлял Макс. – А чего она себя так ведет, будто меня нет? Это моя комната! И вообще, кто она такая? Дочь прислуги! А я Уокер! Уокер! Она должна меня уважать!» Только вот даже себе ответить на вопрос, за что же его уважать, не получалось.

***

Эрика знала, что родители небогаты, но до момента, когда отец впервые высадил их с мамой на подъездной дорожке дома Уокеров, она до конца не осознавала, что это значит. Да, ей не покупали по первому требованию игрушки или шоколадки, родители всегда сначала смотрели на цену. Она часто слышала фразу: «Это для нас очень дорого, милая». Крупные покупки всегда приурочивали к праздникам: Рождеству или дню рождения. И в определенный момент она начала воспринимать это как должное, перестав канючить в магазинах, а спрашивая, могут они купить ту или иную вещь или нет.

Но только стоя перед огромным немного мрачным домом, где работала мать, Эрика впервые начала понимать, что такое богатство. Когда они подъезжали, она высунулась в окно, чтобы получше все разглядеть. Колеса машины шуршали по гравию, а газон оказался настолько идеальным, что она задумалась, можно ли на него вообще наступать.

Дом не был высоким – всего два этажа и чердак – но очень широким. Средняя часть – массивнее остальных, а к ней будто приклеили два дома поменьше.

– Это называется «особняк», – пояснила негромко Барбара.

Весь первый этаж особняка был украшен темно-серым необработанным камнем, из-за чего казался неприветливым и колючим. Не спасали ни белые оконные рамы со ставнями цвета морской волны, ни более светлый второй этаж, отделанный сайдингом, ни фигурный козырек с висящим над входом флагом, который подпирали четыре деревянные колонны, тоже белые. «Наверное, в таком должны жить злые волшебники», – подумала Эрика.

Войдя внутрь, она поразилась еще больше – гостиная с массивной деревянной мебелью оказалась огромной. Вокруг низкого квадратного стола в центре комнаты стоял диван и четыре кресла. Перед окном еще один узкий столик уже нормальной высоты, и два стула слева и справа. Даже с таким большим, по мнению Эрики количеством мебели, в комнате еще оставалось много свободного места. Вся обстановка напомнила ей увиденную в музее, куда ее незадолго до смерти водила бабушка. Над широким светлым каменным камином у противоположной стены в тяжелой золоченой раме висел портрет мужчины и женщины. Как Эрика поймет позже, – родителей Макса. Женщина ей не понравилась с первого взгляда. Нет, она была красива: тонкие черты лица, высокие скулы, блестящие волосы. Вот только серые глаза напоминали льдинки. Мужчина, пусть и не красавец, оказался обаятельнее женщины. Единственное, что удивляло, – отстраненность, словно будь его воля, он с удовольствием покинул бы портрет.

На второй этаж дома вела не одна, а целых две лестницы.

– Правое крыло занимает Макс, нам туда, – сказала мама, – а левое мистер и миссис Уокер. Туда тебе ходить запрещено.

Потом они поднялись на второй этаж. Оказалось в распоряжении Макса целых две комнаты: спальня по левую руку и игровая. Ноги утопали в мягком ворсе ковра, пока они с мамой медленно приближались к приоткрытой двери в конце длинного коридора. Эта комната была не такой огромной, как гостиная, но тоже большой. Первое, что бросилось в глаза – пушистый бежевый ковер с рисунком из пересекающихся квадратов разных оттенков коричневого. Слева было большое окно с заваленным подушками низким широким подоконником. А справа – стойка с телевизором и…