Я считаю, что нужно разъяснить дехканам, кто такой Азам и чего он добивается. Тогда они перестанут его поддерживать. Ведь они же обыкновенные скотоводы и хлеборобы, обманутые баями, а без их поддержки банда Азама ничто. Я - за агитационную вылазку. Величко возражает, остальные - тоже.

Большинством голосов требование о выдаче заложников отвергнуто. Салимов заявил, что снимает с себя всякую ответственность за дальнейшее. Где я его видел? Не то на пленуме обкома, не то еще где-то?! Салимов Камиль... Камиль Салимов...

Посланникам Азама селено передать, что угроз мы не боимся, заложников не выдадим и предлагаем всем собравшимся у крепости спокойно разойтись по домам.

За стеной началось оживленное движение. Банда к чему-то готовилась.

События последних дней отодвинули все остальное на задний план, даже о Елене вспоминаю реже.

Рябиков все на что-то надеется. Двужильный черт! Рука на перевязи, рана начала гноиться, а он ходит и улыбается. Назначили его начальником снабжения. Он занялся подсчетами и сообщил, что припасов хватит на пять дней. Урезали паек, воды даем половину.

Шум за крепостью действует на нервы. Хочется прилечь на несколько часов. Заснуть вряд ли удастся.

Ночью ушли из крепости два хлопца - взялись пробраться в Гарм через хребты. Наверно, погибнут. И все же, как хочется быть с ними! А вдруг пройдут? Попробую уснуть, хотя за стеной сильно шумят.

Неужели нельзя сагитировать? Ведь к басмачам присоединилась кишлачная беднота, обманутые пастухи.

А Салимов - мерзавец. По морде вижу.

22 октября.

Ночь. Горы темные, почти черные.

Тишина.

И вдруг без всякой видимой причины просыпается басмаческий лагерь. Выстрел. Другой. Еще... И снова тишина.

Разве это война? Это скорее убийство из-за угла.

Ко мне доносится тихий женский плач. И тут же успокоительно бубнит мужской голос.

Мне грустно.

Дэ ты бродыш, моя долэ,

Нэ доклычусь я тэбэ!..

Не хочу умирать!

Жить, жить хочу!

23 октября.

Басмачи решили взять нас измором. За стенами крепости образовалось целое поселение. Пекут лепешки, жарят баранов. Над печками соорудили навесы от солнца. Устраиваются, очевидно, надолго.

А у нас начинается черт знает что. Утром жена убитого под Джаильганом бухгалтера Крупенина выкинула мертвого ребенка. Сейчас она лежит в горячке. Рябиков говорит - умрет. Он хоть и ветеринар, но верить ему можно.

В обед нашли на складе мертвого Казангапова. Застрелился. Молодой киргиз, заведовал базой Азиахлеба. Жаль. Хороший парень. Не выдержал.

Гранат почти нет. Начинили аммоналом примус. Интересно, что из этого получится?

24 октября. Ночью.

Ну и денек! Снова заседали - Величко, Якубджом, я и Салимов. Дела дрянь. Надо что-нибудь решать. Величко считает, что нужно отсиживаться в крепости до последнего, поменьше рисковать людьми, успокоить население крепости и ждать подмоги. Якубджон с ним согласен.

Я предложил агитационную вылазку. Возьму переводчиков и выйду к басмачам. Я уговорю бедноту не поддаваться провокации Азама и разойтись. Величко и Якубджон возражали. Величко сказал, что агитаторов изрежут на куски. Якубджон считает, что нас захватят и потребуют обмен на заложников баев, что сидят у нас в крепости. Словом, полаялись как следует.

Тогда встал Салимов, походил по комнате и сказал:

- А я так думаю, рафикон, надо нам сдаваться.

Что тут было! Величко подскочил к нему, схватил за горло да как заорет: - Сволочь! Изменник! Расстреляю на месте!

Еле успокоился.

А Салимов усмехнулся и объяснил:

- Рафик Величко не так меня понял. Я хочу сказать, что надо договориться с Азамом. Пусть он нас всех пропустит на Гарм, а крепость занимает. Зачем нам эта крепость. Никакой от нее пользы, одни только неприятности.

Тут уж я не выдержал - встрял в разговор.

- Слушай, Камиль, неужели ты не понимаешь, что Азаму не мы нужны, а именно крепость. Захватит он крепость - станет хозяином всего района. Теперь его одним эскадроном распотрошить можно, а когда засядет в крепости - на него и полка не хватит. Понял? А ты хочешь сдать врагу крепость. Неправильно думаешь. Не по-комсомольски.

Тут эта подлюка обнимает меня за плечи и шепчет:

- Ошибся я, рафик Шовкопляс, ох, как ошибся. Прости меня. По малограмотности это. Ну что я понимаю в военном деле? Я же темный, мне - ой как много надо учиться!

Я, дурак, и уши развесил. Простили мы его.

А ночью... Эх, жаль не расстреляли мы его тогда!

Ночью, когда все уснули, открыл этот гад ворота и стал кричать призывать басмачей. И уже с выстрелами поскакали из кишлака всадники, с криками побежали пешие, а этот изменник и предатель все стоял в воротах и размахивал факелом. А когда мы подбежали к воротам и часовые стали стрелять, он исчез куда-то, как в воду канул. Мы еле успели закрыть ворота и подпереть их бревнами. Страшно подумать: еще немножко, и в крепость прорвались бы басмачи.

Ах, ты, подлюка! Ты жил среди нас все эти страшные дни, ел с нами хлеб, смотрел нам в глаза и ждал минуты, чтоб нас предать! Ну, погоди, мы еще встретимся с тобой!

25 октября.

Я понимаю, что это рискованное предприятие. Но другого выхода не вижу. Мы осаждены уже шесть дней. Вода иссякает. На помощь извне рассчитывать не приходится. Мы, кажется, отрезаны от всего света.

Если мой план не удастся, крепость потеряет всего трех человек, добьемся успеха - мы свободны. Азам - разбит.

Обычно перед таким делом пишут письма, прощаются... Глупости! Если мы не победим - письма никуда не уйдут, их уничтожат басмачи, когда возьмут крепость. А если победим - зачем тогда эти письма?

Все же хотелось бы еще хоть разок взглянуть на Елену. Думал вчера если родится дочь, как ее назвать? Так ничего и не придумал.

А Салимова все-таки вспомнил. Видел его на пленуме обкома в Дюшамбе. Он сидел рядом с Хошмамедом - басмачом, которого потом расстреляли.

26 октября.

Через час выходим. Нас трое: секретарь райкома комсомола Якубджон, Кадыров и я. Идем бодро, уверенно.

Прощаться ни с кем не хочу. Мы не можем не победить!

Иду!

А вдруг произойдет то, о чем говорил Величко?

Нет, глупости. Не может этого быть!

На этом дневник Игната обрывался. Виктор поднял голову и посмотрел на Рябикова. Пока он читал, доктор выкурил целую пачку папирос. Пепельница на столе скрылась под окурками.

- Что же было дальше? - спросил Виктор.

- Дальше? - Рябиков пересел к столу. Негромко, часто останавливаясь и надолго умолкая, он стал рассказывать.

Игнат с Якубджоном и Кадыровым вышли из крепости. Ворота за ними закрылись. Игнат шел по залитой солнцем площади, высоко подняв голову. Втроем они спокойно подошли к настилу возле чайханы в другом конце площади. Игнат поднялся на помост. Его сразу окружили люди, пешие и конные, вооруженные и безоружные. Крепко запахло конским потом, сбруей, горьким дымом костров. Передние стояли молча и мрачно смотрели на Игната. Сзади с шумом напирали, толкали, что-то выкрикивали. Где-то на окраине кишлака слышались выстрелы.

Игнат осмотрел толпу. Кто знает, о чем думают эти люди сейчас, какие мысли бродят под их громадными меховыми малахаями? Как разгадать, какая дорога ближе к их сердцу? Неужели нельзя им объяснить, убедить их? Простым, ясным, горячим словом...

Игнат поднял руку.

Из крепости, затаив дыхание, напрягая зрение, осажденные следили за своими посланцами. Рябиков в бинокль видел, как окружили Игната всадники, постепенно оттесняя пеших. Он знал, что эти всадники - отборные головорезы Азамовской шайки. Доктор увидел, как Игнат поднял руку и заговорил. Шум затих, и до крепости донесся приглушенный расстоянием звонкий голос Игната. Слов нельзя было разобрать, но чувствовалось, что Игнат говорит горячо, убежденно. В толпе произошло движение. Через гущу людей быстро пробирался человек. Он легко вспрыгнул на настил и встал рядом с Игнатом. Рябиков схватил здоровой рукой бинокль и увидел знакомое лицо Камиля Салимова.