Я сначала очень боялся, что меня кто-нибудь усыновит, – ведь никаких родственников у меня нет, так что теоретически это возможно. Но оказалось, что я уже слишком большой – с такими детьми, которым почти четыре года, как мне было тогда, мало кто хочет связываться, особенно с мальчишками. Когда я узнал, что слишком взрослый для усыновления, то испугался и пожалел – у меня так часто бывает. Например, сначала все утро думаю: «Ой, только бы на обед не селедка с картошкой, ой, только бы на обед не селедка…» – а когда мы наконец идем в столовую и оказывается, что на обед вовсе никакая не селедка, мне вдруг становится жалко. Вы понимаете, почему так? Я – нет.

Одно время у меня был такой дядя, он шесть раз сводил меня в кино, два раза брал к себе домой на Пасху и четыре раза – на прогулку, причем один раз очень далекую. Пришлось даже на автобусе ехать! Собственно, это была не обычная прогулка – мы поехали в лес за грибами, но ни одного не нашли, в смысле – хорошего. Попадались только несъедобные, про которые дядя сказал, что это заячья картошка, и не разрешил их собирать.

Мне дядя нравился, он научил меня играть в шашки и был не очень разговорчивым, так же, как я тогда. Дядя носил красный свитер с горлом, борода у него была растрепанная, а сам он – очень высокий и очень серьезный, хотя, если его по-настоящему рассмешить, он очень громко смеялся и долго не мог остановиться. Один раз я его сам случайно рассмешил, как раз когда мы ехали в лес за грибами. Когда мы сели в автобус, дядя дал мне бумажный пакет с конфетами, но они быстро закончились. Ехать было интересно, но я все равно заскучал и стал этот пакет надувать. В конце концов он лопнул. Я даже не ожидал, что получится такой хлопок, прямо как пушечный залп! Мне кажется, за всю историю человечества ни один пакет так громко не лопался. В общем, раздался хлопок, и сидевшая передо мной женщина в платке вскочила со своего места и ужасно закричала – вопль был пронзительный и короткий, словно кто-то внезапно бросил ее в ледяное озеро. Я ужасно испугался, дядя сначала вытаращил глаза, а потом захохотал – от всего сердца и очень громко. Он все смеялся и смеялся и никак не мог перестать. Я, посмотрев на него, тоже стал смеяться, и другие люди в автобусе – тоже, кроме той женщины, которая очень на меня разозлилась из-за этого лопнувшего пакета. Потом, когда мы уже приехали на место и бродили по лесу в поисках грибов, дядя время от времени вспоминал женщину из автобуса и опять начинал громко смеяться. Но потом он получил работу в Перемышле, и ему пришлось уехать из Рыбника.

Он прислал мне восемнадцать почтовых открыток и два письма, правда коротких. Я тоже ему писал, то есть диктовал тете, а она записывала и отсылала мои открытки – я их сам выбирал в киоске. Этого дядю звали Фридерик, точно так же, как Шопена. Я считаю, что это очень оригинально, и жалел, что у меня другое имя. Я даже спросил тетю Директора, нельзя ли мне его поменять и стать вместо Михала Фридериком, но она сказала, что это так просто не делается, только через суд, как усыновление. И добавила, что ведь имя для меня выбрали родители, так что это подарок от них на всю жизнь, и я должен ему радоваться. Я подумал и решил, что она права. С тех пор я люблю свое имя.

В наш детский дом в Рыбнике довольно часто приходили разные взрослые люди, которые хотели стать гостевой тетей или гостевым дядей или навсегда кого-нибудь усыновить или удочерить. Они усаживались в кресло в гостевой комнате, а тетя звала какого-нибудь ребенка, который, с ее точки зрения, этим людям подходил, или приводила сразу нескольких, чтобы те сами выбрали – кто им понравится. Гостевую комнату в доме малютки в Рыбнике я знал хорошо, потому что меня туда часто приводили. Сначала я боялся этих встреч, но позже – когда уже привык и стал забывать бабушку, у которой жил раньше, – мне тоже захотелось иметь гостевую тетю или гостевого дядю. Но чем больше мне хотелось, тем хуже все получалось. Я ужасно краснел, сидел словно аршин проглотил и был не в силах выдавить из себя ни слова – даже улыбнуться заставить себя не мог. Лицо у меня делалось как будто железное! Другие дети умели быть веселыми, ластиться к взрослым, много болтали и обнимали их – я никак не понимал, почему у меня не выходит! Только тот дядя Фридерик меня взял, а потом уже больше никто не хотел. Одна женщина пыталась со мной поговорить, но я так разволновался, что у меня даже слезы на глаза навернулись и я не смог произнести ни слова. Позже та женщина сказала тете Воспитательнице, что я «наверное, отсталый». Она говорила тихо, но я стоял рядом и услышал. Потом я уже сам отказывался ходить в гостевую комнату.

Ну вот, а теперь я вам немного расскажу о нашем детском доме – чтобы вы могли себе его представить. «Молодой лес» огромный, и построили его совсем недавно. Я теперь сообразил, что легче всего понять, старый дом или новый, по крыше или по потолку. В старых домах крыши покатые, а в новых – совсем плоские, и потолки в старых домах очень высоко, а в новых – низко. Может, это потому, что раньше люди были гораздо выше, чем теперь? Надо проверить в энциклопедии.

Но вернемся к нашему рассказу… «Молодой лес» большой, в нем целых шесть этажей! На воротах висит красная табличка с белой надписью: «Государственный детский дом „Молодой лес”». Мне эта табличка совсем не нравится, я считаю, что, если бы ее сняли, было бы гораздо лучше. Тогда прохожие не сразу бы понимали, что это детский дом, и не смотрели бы на нас из-за забора с ТАКИМ выражением лица. ТАКОЕ выражение – это когда на лице появляются одновременно жалость и чуть-чуть отвращения, – мне самому становится нехорошо, когда я вижу у кого-нибудь ТАКОЕ выражение! Я уже шесть раз бросал в специальный ящик для идей, который висит в галерее, записку с предложением снять табличку при входе, и знаю (потому что этот вопрос очень часто поднимают на линейке), что многие другие ребята тоже это предлагали, и не раз.

В «Молодом лесу» живут семьдесят детей! Ужасно много, правда? Самым младшим – три года, а старшим – за двадцать. Этих, самых старших, называют уже тетями и дядями.

Кроме детей, в «Молодом лесу» есть еще множество действительно взрослых тетей и дядей, которые тут работают, – я здесь уже почти три года, но, пожалуй, не всех хорошо знаю. Знаю тетю Директора, которая нами руководит. Дядю Бухгалтера и двух тетей Бухгалтерш, которые сидят с ним в одной комнате. Тетей и дядей Воспитателей – их очень много. Тетю Доктора, двух тетей Медсестер, тетю Гигиенистку, тетю Кухарку, тетей Уборщиц, дядю Вахтера… Уф, их столько, что я, пожалуй, больше не буду перечислять, а то это займет целую страницу!

Лучше я напишу о тех, кого люблю: конечно, на первом месте тетя Йола, воспитательница нашей группы. У нас есть вторая воспитательница, тетя Матильда, но она так себе, не классная. Тетя Матильда обычно дежурит с нами ночью.

Я люблю дядю Радослава, который занимается бухгалтерией, то есть считает, сколько что сто́ит (всегда получается слишком дорого), сколько потрачено денег (всегда получается слишком много), и который приносит нам карманные деньги на неделю (всегда получается слишком мало) в рабочие субботы или в пятницу, если суббота выходная.

Я люблю тетю Янину, кухарку, потому что она всегда старается, чтобы мне досталась целая картофелина с края котла, а не раздавленная из середины – я такие не очень люблю.

Люблю тетю Стоматолога, хотя не люблю лечить зубы (очень не люблю!).

Люблю дядю Вахтера, который убирает двор и ухаживает за огородом… И конечно, люблю еще тетю Илону, воспитательницу двух старших групп – «Одра» и «Дунаец». Но тетю Илону любят все. Она у нас знаменитость, потому что летала на самолете, два раза была в Швеции, а еще у нее много заграничных вещей из валютного магазина на улице Повстанцев, то есть таких, которые можно купить только за доллары. Тетя Илона одевается очень ярко, носит длинную джинсовую юбку и футболку с надписью «АББА» – это очень известная музыкальная группа.