Они ступили на крышу словно бы в новый мир: вокруг, насколько хватал глаз, простирался огромный город. Над множеством домов колыхались неверные столбы дыма, откуда-то из за реки доносились голоса уличных торговцев и переливчатые звуки верблюжьих колокольчиков. Река Заендерунд -- благодетельница крестьян -шумела на перекатах, и ее блеклый изумрудный цвет по особенному сверкал на солнце Исфахана.

А вверху бездонный и бескрайний шатер неба. Он густого бирюзового цвета и, похоже, твердый, как эмаль. И даже жаркое солнце не способно лишить его яркости, голубизны.

После прохлады и полусумеречного освещения на крыше оказалось нестерпимо жарко и ослепительно бело. И весь мир оказался таким необозримым и таким поразительным, что едва ли хватило бы слов у молодого поэта, чтобы выразить всю его красоту...

Хаким подвел гостя к большой шаровидной астролябии. Снял с нее чехол, и астролябия вспыхнула подобно солнцу -- до такой степени была она начищена, Ярко-желтая медь слепила глаза.

-- Я и мои товарищи, -- начал хаким, -- каждую ночь проводим здесь по нескольку часов. И наш глаз направлен в самую глубину небесной сферы. Мы следим за плывущими созвездиями, мы шагаем по Млечному Пути, мы наблюдаем Луну. И потом снова возвращаемся на нашу Землю и снова окунаемся в различные работы и дела. Учти, Рустам, мы это делаем каждую ночь. Ты меня понял?

-- Нет, -- чистосердечно признался пылкий Рустам.

Хаким немножко удивился. Однако ему пришелся по душе ответ поэта из Балха. Нет ничего хуже, когда тебя не поняли, а в угоду тебе говорят "да". Хаким сказал про себя, что надо бы объяснять более вразумительно таким молодым людям, как Рустам, ибо у них самомнение преобладает над действительными знаниями. Наверное, это недостаток молодости, наверное, и сам он, хаким, таким же был в молодости...

-- Я понял вот что, -- сказал Рустам, -- что ты, досточтимый хаким, что ты и твои друзья работаете очень много. И часто -- не смыкая по ночам глаз. Но какое это имеет отношение к поэзии?

-- Прямое, -- жестко произнес хаким.

Рустам, очевидно, не совсем улавливал эту связь: непонимание было написано на лице его слишком явно.

-- Молодой человек, -- сказал хаким, -- я каждую ночь наблюдаю ход небесных светил. И прихожу к одному выводу: сколь необъятен мир, сколь он широк и высок. И подчас я кажусь себе песчинкой, безмозглым дитятей перед величием небесной сферы и всем тем, что сотворено руками аллаха -- всевышнего и милосер- [А-017] дного. Я замираю в те минуты и часы, я делаюсь как бы другим человеком, который с трудом представляет себе все величие вселенной. И в самом деле, что мы перед нею? Безграничность вселенной, ее извечное существование заставляют меня задуматься о самом себе и смысле моей жизни, а также о жизни моих друзей и врагов...

Рустам стоял перед хакимом, слушал внимательно его речи и гадал: "Тот ли это Омар Хайям или не тот? Этот ли написал чудесные рубаи, дошедшие до Балха, или другой, которого еще предстоит разыскать?" Рустам гадал, и сомнениям его, казалось, не будет конца...

-- Я говорил сейчас о небесной сфере, -- продолжал хаким, -но ведь то же самое можно и должно сказать обо всех науках... Например, читал ли ты великого Ибн Сину?

-- Я знаю его стихи, -- сказал Рустам.

-- А его философские и медицинские книги?

-- Нет, не читал.

-- А что ты знаешь о господине Бируни?

-- Бируни? -- спросил Рустам. -- Это поэт?

-- Нет, великий астроном.

Молодой человек из Балха покраснел.

-- Рустам, я назвал всего два имени -- два великих светила человеческого разума. А ты их не знаешь... К чему я веду речь? К тому, чтобы привлечь твое внимание к более серьезным вещам, нежели двустишия и четверостишия. Ты понял меня?

Рустам кивнул.

-- Это уже хорошо, Рустам. Что такое поэт?

Рустам ждал, что хаким сам объяснит.

-- Я спрашиваю: что такое поэт?

Рустам неуверенно начал:

-- Человек, слагающий стихи... .

-- Неверно! -- хаким чуть не вскрикнул при этом. Казалось, он произнес это слово не только для Рустама, но и для всего Исфахана. -- У нас, в Исфахане, слагающих стихи больше, чем полагается. Каждый считает себя вправе поболтать пару раз стихами. На досуге, после плотного обеда, немало любителей почитать собственные стихи. Но я говорю не о них! Я говорю о настоящих поэтах. Ты меня понял?

Рустам кивнул еще раз.

-- Прекрасно! -- воодушевился хаким. -- Это мне уже нравится. Я люблю, когда начинают понимать простые вещи. Это не так уж легко, как кажется. А тебе, Рустам, мой молодой друг, пора понять еще одну истину: поэт -- это прежде всего мудрец. Поэт -прежде всего человек опытный в делах житейских и науке. Поэт -человек дела, и, будучи таковым, он слагает стихи не ради собственного удовольствия, а в поучение людям. Поэт пишет стихи -поэт учит людей. Не прямо, а косвенно. Не как имам, разбирающий [И-004] с чужих слов главы корана, а как мудрец, сам постигающий тайны [К-021] мироздания и увлекающий других за собой. Молодость хороша. Но хороша она по одной причине: молодость может выбирать дорогу, она вся перед нею. Но прежде всего надо набраться ума и знаний. Это в первую очередь относится к поэту. Вот почему я показал тебе эту крышу и этот замысловатый прибор, именуемый астролябией. Тебе это ясно?

И Рустам почтительно произнес:

-- О хаким, разреши задать тебе вопрос?

-- Задай.

-- Тот ли ты поэт, которого я ищу, или не тот?

-- Я не знаю, кого ты ищешь.

-- Омара Хайяма.

-- Да, я и есть Омар Хайям. -- Хаким подошел к астролябии и повернул алидаду кверху, просто так, в глубоком раздумье. После недолгого молчания сказал: -- Но я должен разочаровать тебя: я астроном и математик.

-- А стихи? -- с отчаянием спросил Рустам. -- Стихи, которые я читал? Разве они не твои?

Хаким ответил уклончиво:

-- Что ж с того?

-- Значит, ты и есть великий поэт?! -- воскликнул молодой человек.

Хаким обнял Рустама, заглянул ему в глаза, такие доверчивые, и сказал:

-- Рустам, если ты хочешь быть поэтом, послушайся меня: учись наукам, особенно математике и философии. Без них поэт не поэт.

-- Ну а ты, а ты? -- нетерпеливо вопрошал Рустам. -- Разве ты не тот, кого я ищу?

И на этот раз уклонился хаким от прямого ответа.