Но когда бабушка познакомилась с коммунистом, приехавшим помогать строить социализм из Польши, брак рухнул – рухнул из-за политических разногласий. И хотя этого коммуниста в 1937 году, как и большинство иностранцев, признали врагом народа, бывшая семья мамы больше не восстановилась. А потом война, и след отца исчез навсегда. Лишь спустя много лет после победы узнали о происшедшем. Бабушка больше не выходила замуж, сама поставив на ноги трех своих дочерей. Но очень скоро ушла и она, став мадонной для них. А папа остался в забвении. И вдруг… вдруг… все оказалось наоборот.

Неужели бутылочка с соской воскресила его? Или это лишь совпадение? Может быть, здесь сыграл свою роль закон Джексона, утверждающий, что даже при расстройстве психики человек позже всего теряет те навыки, которые раньше всего были им усвоены в жизни. И если Анечка приняла соску за сосок груди мамы, то могли и воскреснуть воспоминания, связанные с папой, который в младенчестве часто брал ее на руки, выказывая нежность. Кроме того, она была старшей из трех сестер и дольше их жила рядом с отцом. Закон Джексона согласуется с законом Рибо, о котором вспоминают при прогрессивной амнезии (потере памяти). Из этого закона следует, что разрушение памяти в старческом возрасте происходит поэтапно. Когда, казалось бы, человек лучше всего должен помнить сегодняшнее событие, он часто забывает о нем вообще, в то время как дольше всего сохранена инстинктивная память.

К сожалению, Анечка не могла объяснить, почему ее папа заменил ей всех других любимых людей. В ее постинфарктной жизни ей самой это было понятно, в нашей – нет. Мы лишь поняли еще больше, чем раньше, как тяжел для ребенка развод, негативная ноша от стресса – на всю жизнь, боль, запрятанная в подсознании, или же замурованная в нем. А теперь разводы – рутина. Полноценные семьи редки. Когда слушаешь исповеди более или менее известных людей, узнаешь про похождения, которыми они гордятся, то вообще удивляешься, что сегодня встречаются дети, живущие вместе с родителями, а не с мачехами и отчимами.

29 июня 2021

Сегодня ровно два месяца как ты ушла. А передо мной фотография, на которой ты в прекрасном настроении в нашей венской квартире, и на ней ничего не предвещает плохого. Но это было в доинфарктной, прежней жизни, в жизни «до» и «тогда», как я ее называю теперь. Ты была там, как все, как все люди твоего возраста, не нуждаясь в особой защите, а нуждаясь лишь только в нашей любви. И мы дарили тебе эту любовь. Наша любовь оказалась лекарем и во времена «после», «потом».

Ты чувствовала себя защищенной всегда, поэтому и перекраивала свою новую жизнь по новым законам: общение – самое главное, потом все остальное. Общение – на доверии к людям, пускай даже вымышленным. Это мы закрывали входную дверь, но в твою комнату она была распахнута всегда. Ты стала открытой миру – миру, которого не было, населенному призраками, превращающимися в людей при встрече с тобой.

Для меня до сих пор загадка твоя экстравертность. Почему экстравертность, а не возрастная интровертность?.. Неужели потеря памяти обнажает все затаенное, или же это дань профессии, о чем я писала в начале воспоминаний? Да, врач – профессия эмпатически-экстравертная. Но ты давно уже не работала врачом, а жизнь в Вене резко ограничила твои непосредственные контакты. Но ты никогда не страдала от этого, заменяя их телевизором и чтением книг, слушанием музыки, разговорами по телефону. А после… «после» исчезло и это…

30 июня 2021

(утро)

Я не закончила вчера свои воспоминания. У меня тоже теперь жизнь «после». До сих пор не могу войти в твою комнату. А когда через фрамугу до меня доносится с улицы чей-то голос, я вздрагиваю, думая, что это ты зовешь меня снова, как раньше. Но как раньше уже не будет никогда, никогда, никогда… Даже воспоминания «раньше» будут осмыслены сегодняшним днем, вернее, с привкусом сегодняшнего дня. Я просто сама уже не мыслю, как раньше. У меня другие нейронные связи на то, что было на самом деле, и на то, как я все это вспоминаю.

Эти связи надо раскапывать, как клад, чтобы добраться до самого ценного состояния твоей души в те времена, когда ее свет был сравним лишь с сиянием солнца. А сегодня, хотя тебя нет рядом с нами, твоя душа осталась здесь в бесконечных фотографиях. Но это уже не сияющая душа, а озябшая, замерзающая, потускневшая, витающая… Хорошо, что витающая – и будет витать постоянно в наших воспоминаниях о тебе.

1 июля 2021

(утро)

Вот и завершился первый месяц лета. Ему на смену пришел второй. А мне, как прежде, не хочется вставать по утрам. Раньше чуть свет господствовало «надо». «Надо!», «надо», «надо» быть путеводителем дня. Жизнь за кого-то труднее, чем жизнь за себя. К себе можно отнестись по-свойски, отдав в чем-то предпочтение лени, откладыванию дела на завтра, а еще проще – в долгий ящик. Жизнь за другого – это раз «надо», то «надо» сейчас! Сейчас может состоять из секунды, минуты, часа, в крайнем случае превратиться в «надо» сегодня, которое можно перенести на более позднее время, но этого дня. А есть ли у тебя для этого силы, неважно. «Надо» не для себя не может иметь медицинских отводов.

Да, меня заставляло просыпаться ранним утром «надо» для мамы, которым был заполнен весь день, а в периоды «бодрствование – спячка» и ночь. Теперь нет причины для привычного пробуждения ради утреннего «надо». Просыпаясь, я успокаиваю сама себя: «не надо», но это «не надо» все равно заставляет меня не спать. И если раньше, не смотря на всю тяжесть, я вставала, чтобы продлить жизнь мамы, и это был смысл моей жизни, мой икигай, как говорят японцы, то в чем сегодня заключается он?

Перечитываю «Маленькую книгу икигай» нейробиолога Кен Моги про японское благополучие, икигай, заставляющее людей просыпаться с радостью по утрам, с предвкушением счастья в сегодняшнем дне, с возможностью самореализации. Казалось бы, у меня теперь нет незримых цепей, не пускающих к удовлетворению собственного благополучия. Появилась возможность посвящать время своим желаниям, продолжению самореализации, писать книги, приближаясь к заветным мечтам…

Но все то, что я делала в эти годы плена дочерней любви урывками, отбирая минуты от сна и не понимая, как написала не одну книгу, сейчас я почти не в состоянии делать. Даже эти короткие дневники отбирают у меня всю энергию. Я никак не могу войти в настоящее, хотя все убежища прошлого распахнули передо мной не просто двери, а ворота, сняв засовы, задвижки, запоры… Но приблизившись к месту свободы, я пока не решаюсь уйти, находясь в периоде «после», только он у меня «после»… «после»…

1 июля 2021

(вечер)

Временами мне кажется, что, как в детстве, я поймала волшебную ящерицу, но не удержала в руках, потому что она увильнула, подарив мне свой хвост. Этот хвост вызвал плач: я, я, я… превратила красавицу-ящерицу в инвалида, испортив ей жизнь, она стала калекой…

Мне никто не сказал, что ящерица отбросила хвост ради самозащиты, и что хвост у нее отрастет. Я узнала об этом позднее, спустя много дней горевания. После этого больше никогда никого не ловлю, если даже сам просится в руки. Не могу уважать тех, кто ради забавы убивает живое, даже бабочколовов… Почему это вдруг пришло в голову? Что за странная ассоциация?

Может быть, тот трепещущий, вздрагивающий в моих руках хвост, который я бережно оставила в траве, не зная, что искалеченная ящерица, съев его, может восстановить часть потерянной во время самозащиты энергии, ассоциируется у меня с дрожью воспоминаний об ушедшем человеке. Человека нет, а воспоминания живут. И все чаще и чаще преобладают воспоминания «до», «тогда»…