* * *

Едва с востока пиалы солнце вина улыбнется, О кравчий, на твоих щеках сотня тюльпанов зажжется. Порывы ветра расплетут снопик цветов благовонных: В лугу весеннем в тот же миг свежесть его разольется.

Про ночь, что разлучила нас, речью людской и не расскажешь: Начнешь ту повесть, - сотней книг свиток ее развернется.

На звездный клад, что с высоты манит тебя, не надейся: Вез сотни мук, трудов, скорбей звездочка нам не дается.

Коль ветерок с твоих кудрей тронет могилу Хафиза, Мой прах вздохнет сто тысяч раз прежде, чем в вечность

вернется.

* * *

Шепни той нежной газели, о ветер утренних рос, Что рок любовной разлуки меня в пустыню занес. Не жаль тебе попугая, что любит сахар клевать, О ты, сластей продавщица, будь вечен блеск твоих кос! Когда беседуешь с другом и чашу полнишь вином, Вздохни хоть раз о влюбленном, чей кубок солон от слез! Ужель гордыня прекрасных мешает розе моей Порой о бедном безумце задать небрежный вопрос? В силок сердечности милой попасться может мудрец, Но птиц разумных не ловят сетями нежных волос! Увы! зачем не нашел я участья кроткого в той, Чей лик луной засветился, чей стан тростинкой возрос? Других изъянов не знаю в живой твоей красоте, Увы, неверность и черствость присущи лучшим из роз! Хотя б в отплату за счастье, за милость щедрой судьбы, Вздохни хоть раз о далеком, чей дом - пустынный утес!

Слова любовные в небо метнул Хафиз. Мудрено ль, Что там под пенье Венеры пустился в пляску Христос?

Долго ль пиршества нам править в коловратности годин? Мы вступили в круг веселый. Что ж? Исход у всех один. Брось небесное! На сердце буйно узел развяжи: Ведь не мудрость богослова в этом сделает почин. Не дивись делам превратным, колесо судеб земных Помнит тысячи рассказов, полных тысячью кручин. Глину чаш с почетом трогай, знай - крупинки черепов И Джамшида и Кубада в древней смеси этих глин. Кто узнал, когда все царство Джама ветер разметал? Где Кавус и Кей укрылись, средь каких они равнин? И теперь еще я вижу: всходит пурпурный тюльпан Не из крови ли Фархада в страсти к сладостной Ширин? Лишь тюльпан превратность понял: все он с чашею в руке, В час рожденья, в час кончины! - нет прекраснее кончин. Поспешай ко мне: мы скоро изнеможем от вина. Мы с тобою клад поищем в этом городе руин. Ведай, воды Рукнабада и прохлада Мусаллы Говорят мне, что пускаться в путь далекий пет причин. Как Хафиз, берись за кубок лишь при звуке нежных струн: Струны сердца перевиты нежной вязью шелковин.

* * *

На сердце роза, на губах лозы душистый сок. Владыка мира, в эту ночь ты раб у наших ног.

Гасите свечи! Ночь и так светла, как знойный день. Здесь в полнолунии своем тот лик, что тьму отвлек.

Коран вино дозволил пить, но ни к чему оно, Когда его не делишь с той, чье тело, как цветок.

Прикован взгляд к рубинам уст, к вращенью пенных чаш, В ушах журчащий говор флейт и песни звонкий слог.

* * *

Ты благовоний на пиру хмельном не разливай, Вдыхаю запах, что струит тяжелых кос поток.

Сластей ты мне не подноси: что сахар, пряный мед? Сладка лишь сладость губ твоих, что хмель вина обжег.

Пока храню на дне души жемчужину тоски, Мое убежище, мой дом - в притоне уголок.

Безумец - имя мне. Позор стал славою моей. Так почему ж безумье вы мне ставите в упрек?

Зря мухтасибу шлют донос: и он, подобно нам, Услады ищет на земле, обманывая рок.

Хафиз, ни мига без вина, ни часа без любви! Пора жасминов, время роз пройдут. Недолог срок!

* * *

Аллах назначил долю мне причастника утех. В вине, скажи мне, праведник, ужель ты видишь грех? От века человечеству назначено вино. Ужель в вину поставят мне в день судный винный мех?

Скажи святоше в рубище, что, засучив рукав, Рукой к чужому тянется, а мне внушает смех:

"Чтоб сбить с пути всех истинных служителей творца, Одел ты это рубище с узором из прорех".

Я раб гуляк, что в радости, не чуя рук и ног, Не чтут ни тот, ни этот свет, - столь ценные для всех.

Мой мрачен дух меж суфиев и мрачен в медресе. В притонах все желанное найду я без помех.

У нищих подаяния просить ли, о Хафиз? Пошлется лишь создателем делам твоим успех.

* * *

Нет! Подобных мне безумцев я в трущобах не найду! Дал в залог я рясу, бросил свой молитвенник в бреду.

А зарок виноторговцу дал я - более не пить, Не увидя пред собою ясноликую звезду!

Услыхав мой стих удачный, музыкант-христианин Молвил у дверей притона, где ютился он в саду:

"Коль значенье мусульманства в том, что высказал Хафиз, Жаль, что следом за "сегодня" встанет "завтра" на беду".

Я в отчаяньи слезами всю одежду оросил, Но желанной не добился: не сказала мне "приду".

Только ночь могла заставить развязаться мой язык. Скрою ль тайну? С трезвой речью мотылек ведь не в ладу.

В одиночестве я слезы лью, как море-океан. Принеси скорее флягу, сохраненную на льду!

Я исполнен обожанья, слова лишнего не трать: Ни любовь свою, ни чашу не хочу предать суду.

* * *

В дни, когда луг наш покрыт райским цветущим ковром, Кравчий с пурпурным вином, в светлое поле пойдем! "Ржавчину горя с души снимет рубиновый хмель", Так говорил мне вчера друг, одаренный умом

Если твой винный сосуд камнем пробьет мухтасиб, Тыкву его головы ты проломи кирпичом!

Пусть я - невежда, ты - мудр, мы перед небом равны. Честный ты, подлый, - слепцу мало заботы о том.

Праведник! Что мне кредит! Только наличность я чту: Гурия есть у меня, раю подобен мой дом!

Христианин, - даже тот молвил мне как-то: "Хафиз! Как опостылел мне звон там, под высоким крестом".

* * *

Вероломство осенило каждый дом, Не осталось больше верности ни в ком.

Пред ничтожеством, - как нищий, распростерт Человек, богатый сердцем и умом.

Ни на миг не отдыхает от скорбей Даже тот, кого достойнейшим зовем.

Сладко дышится невежде одному: За товар его все платят серебром.

Проструятся ли поэтовы стихи В наше сердце, зажигая радость в нем,

Здесь поэта, хоть зовись он Санаи, Не одарят и маисовым зерном!

Вот что мудрость говорила мне вчера: "Нищетой своей прикройся, как плащом!

Будь же радостен и помни, мой Хафиз: Прежде сгинешь ты, - прославишься потом!"