Впрочем, Аркашин абрис довольно быстро исчез из этой композиции поскольку его мысли живо занимала московская сокурсница. А вот к Тимофею с каждым днём Лена привязывалась всё больше и больше. Когда он обнимал её или брал на руки и нёс, точно уставшего ребёнка, она чувствовала себя защищённой от любых невзгод… Наверное поэтому (ну и конечно потому, что был вечер!) на одной из прогулок она, внезапно расплакавшись, доверила Тимофею тайну своих перепуганных глаз.

Года полтора назад она познакомилась с парнем из Тольятти. Он был водителем-испытателем на ВАЗе и приезжал в Дмитров на полигон обкатывать новые модификации «Жигулей». Появлялся почти каждый месяц и проводил в Дмитрове не менее недели. Был он лет на десять старше Лены, и дома у него имелись жена и ребёнок, о чём Лена прекрасно знала, но ей льстило внимание взрослого мужчины, и она сначала позволила себе в него влюбиться, а затем позволила ему с ней спать.

В результате обоюдной страсти и полного «игнорирования технических и физиологических средств планирования семьи» (как сказал бы Чибисов, слывший большим мастером витиеватых фраз), кнопка-Леночка «залетела» – так выражался уже не только Валька, но и вся тогдашняя молодёжь (да и современная, по-моему, тоже). Иначе говоря, месяц назад, увидев отсутствие месячных и ощутив какие-то странности в организме, Леночка побежала к врачу и выяснила, что она на втором месяце беременности. Рожать в её ситуации?! Она подумала и твёрдо решила: «Нет». Поэтому, когда её Гриша вновь появился в Дмитрове, она объявила, что беременна и собирается делать аборт. «Моё дело – терпеть, твоё дело – платить», – заявила она. Гриша жарко обнял её, с чувством поцеловал, оставил пятьдесят рублей – всё что было у него в карманах (кстати, деньги по тем временам немалые) и уехал в свой Тольятти.

Тимофей выслушал внимательно.

– Ну что ж, решила так решила… На когда назначено?

– Через неделю, в воскресенье, в девять утра. Тимош, я боюсь. Хоть бы Гришка был здесь, а то одна…

Он сгрёб её в охапку, прижал к себе. Она доверчиво уткнулась головкой ему в живот – полагалось бы в плечо или в грудь, но ни туда ни сюда она не доставала. Тимофей потрепал её по плечу, погладил по голове.

– Ну ладно, ладно. Не ты первая. Конечно, по-дурацки всё – первая беременность и аборт. Врач-то хоть хороший? А то натворит чего, потом не родишь или осложнения какие.

Она опять начала всхлипывать.

– Ну прости, прости. Небось и без меня историй нарассказывали.

– Да уж наслушалась – сама выспрашивала. Но я, Тимош, не только операции боюсь. Врач хороший, говорят, осложнений после него не бывает. Только болтают про него разное. Говорят, что когда идут к нему домой, то он с девчонками… он девчонок… Я с одной говорила, ей тоже в больницу было нельзя. Он ей вколол что-то от боли и ноги к креслу привязал, чтобы не дёрнулась во время операции… А после… сначала свои дела сделал, а уж потом аборт.

Тимофей нахмурился и непроизвольно сжал кулаки.

– А почему ты в больницу не идёшь? Зачем к нему домой?

Лена даже всхлипывать перестала, оттолкнула Тимофея, вернее сказать, оттолкнулась от Тимофея, ибо с таким же успехом она могла попытаться сдвинуть с места скалу. Глаза её засверкали укором и обидой в ответ на такое вопиющее непонимание местных реалий.

– Ну как я в больницу пойду, если там семь человек из моей деревни работают? Да я там только появись, через день вся округа знать будет. Отцу с матерью прохода не дадут. Отец напьётся и начнёт мать колотить, что она мало меня в детстве лупила и давалку подзаборную из меня вырастила.

Она отвернулась и снова тихонько заплакала. Тимофей попытался притянуть её за плечо, но она вывернулась и забарабанила по его руке кулачками. Тогда он снова сгрёб её в охапку, но в этот раз не прижал к себе, а просто подхватил на руки этот всхлипывающий и размахивающий руками комок, чмокнул в нос и подул, как на горячую чашку чая.

– Остынь. К утру что-нибудь придумаем. Обещаю! Мы своих в беде не сдаём.

Лена глянула заплаканными глазами на Тимофея, как бы спрашивая: «Не обманешь?» – и почему-то сразу поверила, улыбнулась сквозь слёзы, обхватила его руками и, уже успокаиваясь, забормотала: «Мне же не то что посоветоваться, а даже просто поговорить не с кем. Светка всех любит, она не поверит, что врачи на такое способны. Дашка – совсем ребёнок, она даже нецелованная, и Алевтине в рот смотрит – ну да, та взрослая и вся такая,.. раньше в Дубне в ресторане, где иностранцы, работала. Разве что с ней поговорить? Алька – она хорошая, Дашку вон любит, как сестрёнку малую, пылинки с неё сдувает, мужиков от неё отгоняет. Да и нам со Светкой – мало что не мать. Только что я ей скажу? Вот дело какое – трахнут меня в этот раз без моего согласия, что со мной сделается. Самой-то два раза в месяц перед своим ментом так отплясывать приходится!» Она вдруг вздрогнула, вскинула голову и закрыла рот ладошкой.

– Тимошенька! Забудь, что я тебе про Альку сказала!

Её била мелкая дрожь.

– Да убьёт она тебя что ли? – улыбнулся Тимофей. – Что ты так перепугалась?

Лена выдернула вторую руку из-за Тимохиной спины и зажала рот уже двумя ладошками. Мокрые глаза глядели на Тимофея настолько испуганно и умоляюще, что тот прижал её к себе покрепче и самым твёрдым и серьёзным тоном, на какой только был способен, ответил: «Уже забыл».

      Она ещё несколько секунд пристально смотрела ему в глаза и снова поверила. Выдохнула успокоено, уткнулась носом ему в грудь и тихонько заплакала. Но то были слёзы облегчения…

                   ***

На следующий день на корпусе работали все восемь – сторонних работ в тот день не было. Тимофей порывался поговорить с Валькой, но у того, по его собственному выражению, не только «задница, но и передница» были в мыле: один человек подносил раствор кладчикам, двое разносили кирпич и раскладывали столбиками вдоль кладки, так что кладчикам не приходилось самим бегать к поддону, поставленному на леса краном, и стенки между углами они «гоняли» с такой скоростью, что Валька чуть не бегом носился от угла к углу. Тимофей поймал друга за ворот рубашки, когда тот, подняв очередной угол на четыре кирпича, вскочил, чтобы бежать к следующему.

– Постой!

– Да некогда, Тимоха! Не видишь, что делается!

– Вижу, но мне с тобой поговорить нужно до того, как мы в столовую войдём.

Валька замер: столовая означала только одно – девчонки.

– Как на обед соберёмся, тормозни меня раствор в банках пошевелить или ещё что, сам придумай. Задержимся минут на пять и до столовой идти минут десять. Хватит тебе времени?

И Валька рванулся к следующему углу.

Когда шли к столовой, приведя в порядок банки с раствором и вымыв лопаты, Тимофей, почесав затылок, смущённо начал:

– Понимаешь, нравится мне Лена…

Валька перебил:

– Все знают, кто кому нравится: тебе – Кнопка, Равиль спит и видит, как бы «со Светом» переспать, Кашира Алевтину обхаживает, Аркадию и Ремизову всё по барабану – у них невесты в Москве, а остальные запали на Дашку, но это дохлый номер. Уж с кем с кем, а с ней переспать точно не

удастся: сама по себе – недотрога, да ещё на пути к ней настоящий цербер в лице Алевтины. Кстати, с твоей Кнопкой тоже вряд ли что-нибудь выйдет – она на какого-то гонщика запала, и там любовь… Мне Светка сказала.

– Ты не мог бы заткнуться и послушать?! Про гонщика я знаю и спать с ней не собираюсь,.. то есть я бы конечно… Да не об этом речь. Она от этого «гонщика» на втором месяце…

И Тимофей поведал Вальке историю Лены. Тот озадаченно протянул:

– Во блин! И без аборта не обойтись и идти нельзя. А если к другому врачу, – но сам же себя оборвал, – да что это я, были бы варианты – она бы тебе не плакалась, а ты бы сейчас со мной не разговаривал. Ну давай думать! Значит, на самом деле нужно решить только одну проблему – нейтрализовать доктора. Ну так это просто! Подпольный аборт – это же уголовное дело. Если девочка придёт не одна, то побоится эта гнида что-то ещё делать, кроме операции. Да только, зуб даю, он ей сказал, чтобы приходила одна, и если вместе с ней заявится ещё кто-то, то он даже разговаривать не станет, скажет, что ошиблась дверью. Тут нужен какой-то хитрый ход… А знаешь что, узнай-ка у неё, как она к нему домой напросилась? Через кого?