– Светлого, пожалуйста.

Тот кивнул. Лабби сел рядом с ней и огляделся вокруг. На сцену поднялся скрипач, и все взгляды устремились на него. Некоторые же, сидевшие вдоль стены, были увлечены своими разговорами…

– Вы божественно играли.

Лабби вздрогнул и посмотрел на девушку. Она улыбалась, покусывая губу. Он почувствовал сухость в горле.

– Ну… спасибо.

– Обожаю рояль. Когда-то я и дома на нём играла, а потом разучилась.

– Я всегда считал, что искусству невозможно разучиться.

– Искусство как нож: если за ним не следить, оно затупится и заржавеет. – Она вздохнула. – Кстати, а каково это – играть не в театрах или на концертах, а в баре?

Он пожал плечами.

– Ну, трудно, да. Я привык, хотя мне есть с чем сравнивать: раньше жил в деревне, в театре работал. Ну а до ближайшего театра почти час дороги. Мне и тут хорошо, с братом работаем. – Он теребил галстук потными пальцами; румянец охватил всё его лицо. – Иногда пою…

Глаза её засияли, пухлые губки приоткрылись.

– Да ну?

– Да, по пятницам.

– То есть завтра? Если так, то мне бы хотелось увидеть это.

Он посмотрел ей прямо в глаза.

– Вы не шутите?

– Нет, правда! К тому же мы с семьёй недавно сюда переехали, хочется всё узнать, посмотреть.

– С семьёй?

– Ну как… с мужем.

– А-а…

Лабби поджал губы. Сердце стучало у самого горла. «Конечно, такую красоту надо брать здесь и сейчас! Господи, как же ему повезло…» Он спокойно заговорил:

– Он завтра будет?

Плечи опустились, улыбка погасла.

– Нет. Он работает. Работа, работа, работа… В офисе бухгалтером работает: одни счета, а дом потом. Вот я себя и развлекаю, хожу музыку слушать: будто питейные заведения, уличные оркестры или концерты и оперы, но на последние я редко хочу, так как мы тоже небогатые.

– Вы где-то работаете?

– Швеёй работала, но по переезду пока бросила. В принципе, слухи о Всеобщем трудовом законе так и остаются слухами, в семье есть деньги, мне работать ни к чему.

Они помолчали. Лабби выпрямился и сказал:

– Я Лабберт Бёргер.

Она хихикнула.

– Лили Вайс. Очень приятно познакомиться.

Они осторожно пожали друг другу руки. Георг подошёл и сказал:

– Лабби, пошли.

Тот улыбнулся.

– А это мой старший брат, Георг.

Она обнажила зубы.

– Здравствуйте.

Брат кивнул и сказал:

– Да пошли же! Надо в магазин зайти.

Лабби попрощался и поковылял за ним. Они вдвоём вышли на ярко освещённую улицу; свет фонарей как будто отображался в тёмном безоблачном небе, а под ногами хрустел тонкий слой нерастаявшего снега. Ветер завывал в ушах, колебля полы курток. Братья направились в сторону дома. Георг, завернувшись в коричневую куртку, сказал:

– Ты не думай, что я подслушивал, но связываться с замужней женщиной – не очень хорошая идея.

Лабби шёл рядом с ним, глядя в одну точку. Он до сих пор слышал от неё сладкий запах коктейля.

– Молчи, молчи! Прошу тебя, не надо! Я ничего не хочу… Я только хочу спеть ей.

Георг фыркнул.

– Спеть! Я тоже, будучи студентом, пел своей первой любви серенады, а потом лишил девственности.

– Пошлый ты человек, Георг. Она не такая, она…

– Ты видел, как она на тебя смотрела? Неприлично откровенная особа, да ещё так вырядилась…

Он поморщился.

Лабби нахмурился и махнул рукой. До магазина оба шли в полном молчании.

***

Под вечер Рейнер не встретил ни одной крысы, а в подвал не заходил. После уборки, которая в этом доме лежала только на нём из-за больничного, он прилёг на диван и подложил подушку, набитую соломой. Она хрустела под тяжестью его головы. Он лежал и смотрел в потолок, как вдруг почувствовал сначала пульсирование в висках, а затем боль, которая словно колоколом отозвалась в голове. Перед глазами заиграли искры, и он прикрыл их. Ему показалось, что он сейчас уснёт. «Таблетки… Нужны таблетки». Но аптечка находилась на кухне, в верхнем ящике. Рейнер лежал в просторной гостиной; ноги, словно облитые свинцом, не двигались. Он не мог открыть глаза – яркий свет люстры слепил его. Он попробовал дотянуться до выключателя, однако тот располагался около прихожей, в пяти метрах от дивана. Рейнер лежал, дотрагиваясь пальцами до висков; звон в ушах напоминал ему писк.

Крысиный писк.

В этот момент он услышал в коридоре шорох и голоса. Хлопнула дверь. Рейнер приподнялся на локтях и приоткрыл один глаз.

– Артур? Это ты?

– Это Георг и Лабби, – сказал Георг, выглядывая из прихожей и снимая на ходу шляпу. Он нахмурился. – Батюшки, какой белый! Опять?

– Угу.

Он видел, как Георг, разувшись, направился на кухню, где не было дверей, и достал из верхнего ящика тёмную коробку из-под обуви, в которой хранились лекарства. Оттуда выползло что-то маленькое и тёмное. «Крыса? – подумал Рейнер. – Ан нет, таракан».

Брат две минуты рылся в аптечке, выставляя всё содержимое на стол. Лабби, остановившись у порога гостиной, наблюдал за ним. Затем Георг положил всё обратно и подошёл к Рейнеру.

– Лекарство закончилось.

Тот прищурился.

– А сейчас что? В аптеку? Иди в аптеку!

– Я там вчера был, твоё лекарство не завезли.

– Возьми либо морфий, либо кокаин… Возьми кока-колу.

Георг кивнул и направился к выходу. Лабби, словно опасаясь причинить Рейнеру лишнюю боль, тихо сказал:

– Ладно, сейчас в подвал спущусь, картошки с мясом пожарим, а то супчика что-то мало. Ты пока лежи.

Он направился в подвал. Рейнер вспомнил, что забыл попросить выключить свет, но слова так и застряли в горле. Боль не утихала – ему даже казалось, что она набирала обороты. Язык превратился в наждачную бумагу и повис.

В этот момент снова раздался шорох в прихожей. Подошёл Георг с пакетиком.

– Я взял пять капсул морфия. Одна капсула – одна доза, со шприцом. – Он подошёл вплотную к Рейнеру и покачал головой. – М-да, лучше тебе не ставить укол. Где Лабби?

– В подвале. Ты что?

– Господи… Не знаю, боюсь, что будет, как в прошлый раз, когда я разбил шприц. Может, Артура подождём?

Рейнер прищурился.

– Пока мы его дождёмся, я подохну. Что ты такой криворукий?! А если он не придёт, у Венни останется, то что? Мне помирать ещё не хочется, коли давай!

Георг вздохнул и сел на диван. Он снял пакет и разложил на журнальном столике всё содержимое с инструкцией. Он прочитал её и поник, взял в руки шприц. Рейнер видел, как пальцы пробирала мелкая дрожь. Кое-как Георг набрал морфий в шприц и попросил его закатать рукав. Больной выполнил просьбу. Тот наклонился и, замахнувшись, проткнул вену. Рейнер закричал от боли и согнул руку в локте. Шприц отлетел на спинку дивана и упал на подушку, чудом не разбившись. Георг поцокал и взял его в руки.

– Да не кричи ты!

Из вены струилась кровь. Он попробовал ещё раз, но игла вонзилась в предплечье, и Рейнер, побелев от боли, завыл. Белые пятна перед глазами сменились красными искрами. Он замахнулся на брата, тот, крепко держа шприц, отскочил. Рейнер задёргал ногами, словно капризный ребёнок, и, стиснув зубы, застонал.

Он смутно слышал, как в прихожей отворилась дверь. Георг же сразу кинулся в прихожую, и он услышал его голос:

– …Помоги, ему плохо.

– Что шприц в крови? Что ты сделал?

– Я ставил, ставил, но он бьётся, кричит…

Рейнер приоткрыл глаза.

В гостиную влетел Артур в новом сером пальто, из-под которого виднелась рабочая форма. Он сел на диван и осмотрел посиневшую руку брата. Его впалые худые щеки подрагивали от ярости, как у старухи; чёрные как у ворона глаза засияли.

– Идиот, от тебя никакой помощи! Криворукое создание… Где шприц?!

Георг нахмурился и протянул ему шприц с морфием. Артур закатал рукав рубашки на другой руке, натёр её ватой со спиртом и сделал укол, затем промыл рану на повреждённой руке и приложил лёд из холодильника. Рейнер обмяк; капельки пота стекали по его лицу и шеи. Он вздохнул и закрыл глаза, на него накатила сонливость. Он посмотрел на правую руку: она посинела и опухла, тонкие пальцы Артура прижимали лёд, от чего жилки вздулись, и это отзывалось тупой болью.