А теперь потомки славных предков ковыряются в земле, как Бубоч.

И сейчас его убьют чрепокожие. Чтоб никому не рассказал.

Все эти мысли бежали у него в голове, пока он и сам бежал. Развернулся и побежал сразу же, как только чрепокожие его увидели. Он бы спрятался, но они ведь его уже увидели. Тут не спрячешься.

И убежать от чрепокожего не выйдет, хоть все астралки потрать. Они побыстрей нодохомов. Они всех на свете побыстрей.

Но Бубочу немножко повезло. Между ним и чрепокожими был овраг. Крутой, глубокий. Не просто овраг, а одна из выходящих наружу трещиной Червоточин. Дна там нет, если спускаться – то придешь на внутреннюю сторону.

Или никуда не придешь. В логово поргула придешь. А оттуда уже никуда.

И перепрыгнуть не сумеет даже чрепокожий. Летать они тоже не умеют.

Так что у Бубоча оказалась фора. Чрепокожим пришлось бежать в обход, вокруг оврага.

– Стой, грязная пятка! – крикнул ему один из них вслед. – Давай договоримся!

Бубоч бы столько не прожил, если бы на такие предложения отзывался. Жизнь в Паргороне не сахар даже для демона. Опасно очень в Паргороне жить. Не будь тут так опасно, не убивай демоны сами друг друга почем зря – давно бы задохнулись от тесноты, бессмертные.

А так ничего, хватает пока что всем. Вот убьют если Бубоча, то старший сын хутор возьмет, тогда ему всего хватать будет. Обрадуется поди, ублюдыш.

Надо будет его поколотить, что ли. Чтоб не радовался отцовской смерти.

Даже с форой – убежать от чрепокожих Бубоч не надеялся. Они этот овраг быстро обогнут, быстро нагонят. Но, к счастью, тут недалеко уже возделанные земли начинаются, хутора. Так что Бубоч некоторое время-то бежал, а потом смекалку проявил. Быстро-быстро свернул, попетлял немного, а из торбы колпак достал с широкими полями, на самый нос надвинул. А рубаху, наоборот, скинул, в торбу убрал. И нечистотами ноги помазал, чтобы запах изменить.

Хотя с нечистотами на самом деле случайно получилось. Все-таки Бубоч неожиданно встретил сначала нодохома, а потом десять чрепокожих. Понимать надо.

А потом чрепокожие его догнали, но когда догнали – то Бубоч просто стоял на краю поля, да тяпал тяпкой. Другой храк бы сразу понял, что он тяпает просто сухую землю и выглядит как дурак, блаженненький… но чрепокожие не поняли.

– Эй, храк, ты тут храка не видал? – спросил один.

– Конечно, видал, почтенный, – кивнул Бубоч, продолжая тяпать. – Я сам храк.

– А других храков видал?

– Конечно, видал. Чать не отшельник.

– А чего от тебя дерьмищем несет?

– Так я ж храк.

Ответ чрепокожих удовлетворил и не удовлетворил. Посмеявшись над убогим недодемоном, они решили продолжить поиски. А Бубоч еще немного потяпал сухую землю и пошел себе восвояси.

Не различают чрепокожие храков. Думают, что они все на одну рожу. Сами-то все одинаковые, дуболомы, вот и других тоже не различают.

Но поиски они продолжат, и если на хозяина этих полей нарвутся, то и узнать могут, что никаких обмаравшихся храков у него в батраках не водится. А то и сами допрут, что к чему, да и вернутся.

К счастью, тут уж недалеко была кэ-станция. А еще ближе – барская усадьба. Бубоч столько петлял, что теперь она стала ближе, чем кэ-станция. Туда он и двинул – защиты у барина попросить.

Правда, порты он все-таки в ручье постирал. Благородный Эртугео грязнуль не любит, да и самому как-то неудобно. Барин еще подумает, что храк перед к нему визитом так перетрусил. Значит, есть чего храку бояться, нечисто на душе.

У кого душа чиста, у того и порты чисты. Бубоч так рассуждал.

Барин Бубоча был простым гхьетшедарием, из нетитулованных. Был у него под рукой большой кусок леса и много возделанных земель – между обителью Мазекресс и латифундией Фурундарока, но к латифундии поближе. Жили тут в основном храки, хуторяне, и барином для них Эртугео был добрым. Знай себе плати подать, да и бед знать не будешь.

Но подать-то – она небольшая. Всего шестьдесят процентов. Барин из них десять себе оставит, а остальные пятьдесят барону отдаст. Барон тоже себе десять процентов оставит, а остальные сорок патрону-демолорду отдаст. А патрон тоже себе десять процентов оставит, а остальные тридцать между остальными демолордами разделит. А их аж двадцать шесть, остальных, так что каждый получит по чуть-чуть.

Так и получается, что больше всех-то как раз Бубоч получает. Все вроде как и честно. Но если спросить Бубоча, так он бы демолордам вообще ничего не платил. И вообще слишком много нахлебников на его шее. Лучше б ему не у простого гхьетшедария жить, а у демолорда. У Величайшего Господина Фурундарока вот, да не оскудеет молоко в сиськах его наложниц, храки припеваючи живут. Не шестьдесят процентов подати платят, а всего пятьдесят. Не жизнь, а сказка.

Бубоч бы туда и перебрался, да только нельзя. Тут у него хутор свой, а там у него что будет? Ничего не будет. Сами же местные храки его и убьют. Или сначала жахнут, а потом убьют.

И сожрут, конечно. Интересно, как сожрут? Бубоч бы себя потушил, наверное. Любил он тушенку-то.

Когда Бубоч пришел на поклон к барину, тот декорировал помещение. Занимался высоким искусством, лепкой плоти. Под потолком болталось чье-то тело, привязанное за руки и ноги. Ребра барин вывернул, жилы вытянул – и так искусно все протянул, что получилась живая люстра с жилами-гирляндами.

И она давала свет. Барин вкрутил туда какой-то шарик, который работал на страданиях. По жилам бежали мерцающие огоньки, а тело содрогалось от спазмов, и в гостиной было удивительно уютно.

– Красивое, – с уважением высказался Бубоч.

– О, даже храк оценил, – снисходительно произнес Эртугео. – Воистину говорят, что искусство лишь тогда несет в себе частичку творца, когда достигает сердца любого мыслящего существа. Зачем пришел, холоп, чего хочешь?

Бубоч снова низко поклонился. Высокородный Эртугео в хорошем настроении, хорошо. Значит, не спустит сразу с крыльца, выслушает.

– Донести хочу, – сказал Бубоч, глядя в пол.

– Донести? – немножко помрачнел барин. – Что же, соседи уклоняются от податей?

– Нет, нет, то легионеры. Чрепокожие.

Эртугео сразу повеселел обратно. Кабы то оказались подвластные ему храки, пришлось бы разбираться самому. И при любом исходе были бы убытки. Либо вороватых храков жрать, а они все-таки его подданные, либо мириться с недополученной прибылью, а с этим ни один барин мириться не станет, если не хочет по миру пойти.

В то же время чрепокожие для него никто. Об них пусть у гохерримов голова болит.

Демоны-воители вообще бесполезны. Прибыль они приносят ничтожную, а уж гонору-то, гонору. Носятся по мирам, притаскивают какие-то гроши, но пыжатся так, будто кормят весь Паргорон. Если бы они не были нужны для защиты и устрашения, давно бы стоило их упразднить.

– Ну рассказывай все, холоп, – велел Эртугео.

Он настолько умилостивился, что даже пригласил Бубоча к себе за стол. Не поесть, конечно, а рядом постоять. Сам уселся на воздух, есть принялся, Бубоча слушая, а тот преданно смотрел, рассказывал…

– Ладно уж, угостись, – разрешил ему барин. – А то слюной весь пол зальешь.

Бубоч послушно угостился. Барин все-таки неглуп, знает, на ком у него все богатство держится. На храках. Если снова что донести будет, он и донесет, обязательно донесет. Может, даже сам выдумает.

Раз барин за такое угощает.

– Самому выдумывать не надо, – прочел его мысли Эртугео. – За это я тебя самого сожру.

Дослушав, он поцокал языком, постучал пальцами об стол, покрутил на голове шляпу. Был Эртугео, как принято у гхьетшедариев, гол, но шляпы носил – нравилось ему. У некоторых гхьетшедариев такое в моде, особенно у тех, что под Величайшим Господином ходят.

– Так, ну это хорошо, что ты мне обо всем донес, – сказал Эртугео наконец. – Не наше это все дело, конечно, что какого-то гохеррима убили, но низшие демоны не должны вот так запросто убивать высших. Это непорядок, согласись.

Бубоч охотно согласился, не переставая есть котлету. Он понял, что сейчас ему лучше не думать. Вот не думать, и все. Ни об чем.