Фейтфул-Плейс – это два ряда по восемь старых домов красного кирпича, где к каждому крыльцу ведут ступени. В восьмидесятые в таких домах насчитывалось по три-четыре домохозяйства, а то и больше. Отдельными домохозяйствами считались и Псих Джонни Мэлоун, который воевал еще в Первой мировой и чуть что светил татуировкой из Ипра, и Салли Хирн – не то чтобы шлюха, но ведь надо было как-то содержать несметный выводок детей. Горемыкам на пособии доставались подвальные квартирки и дефицит витамина Д; стабильный заработок гарантировал по меньшей мере часть первого этажа; семьи, которые жили в доме несколько поколений, по праву старшинства занимали комнаты в верхнем этаже, где никто не ходил им по голове.

Считается, что когда возвращаешься в родные края, все будто уменьшается в размерах, но моя улица выглядела просто свихнутой. Пару домов миленько отремонтировали – вставили стеклопакеты и выкрасили в пастельный цвет с нелепым закосом под старину, но большинство осталось без изменений. Дом шестнадцать, похоже, дышал на ладан: крыша местами провалилась, у крыльца груда кирпичей и разбитая магазинная тележка, за прошедшие двадцать лет кто-то успел поджечь дверь. На первом этаже дома восемь уютно и чертовски опасно золотилось освещенное окно.

После свадьбы у родителей ежегодно появлялось прибавление – чего еще ожидать в стране контрабандных презервативов? Так родились мы с Кармелой и Шаем. Потом, после почти пятилетней передышки, появился Кевин, а еще через пять лет – Джеки. Видимо, время от времени взаимная ненависть родителей ненадолго угасала. Мы занимали четыре комнаты в первом этаже дома номер восемь: спальня девочек, спальня мальчиков, кухня, гостиная. Уборная была на заднем дворе, а мылись мы в жестяном тазу на кухне. Сейчас родители живут в квартире вдвоем.

Мы с Джеки видимся каждые несколько недель, и она, если можно так выразиться, держит меня в курсе дел. Она считает, что меня необходимо посвящать в мельчайшие подробности жизни каждого, а мне хватило бы известий о смертях в семействе, так что к золотой середине мы пришли не сразу. Подходя к Фейтфул-Плейс, я уже был осведомлен, что у Кармелы четверо детей и корма шириной с автобус, Шай живет этажом выше родителей и работает в том же велосипедном магазине, ради которого бросил школу, Кевин продает телики с плоским экраном и каждый месяц меняет подружку, у па что-то со спиной, а ма – вся такая же ма. Для полноты картины надо сказать, что сама Джеки – парикмахерша, живет со своим Гэвином и грозится однажды выскочить за него замуж. Я сильно сомневался, что она не врет и действительно следует моим запретам, однако, по ее словам, остальные родственнички ни хрена обо мне не знали.

Входная дверь была не заперта, как и дверь в квартиру. В Дублине никто больше не оставляет двери нараспашку. Джеки тактично позаботилась, чтобы я мог войти, когда сам захочу. Из гостиной слышались голоса – скупые фразы, долгие паузы.

– Приветики, – сказал я с порога.

Чашки, звякнув, опустились, головы повернулись. На меня уставились мамины черные глаза и пять пар ярко-голубых – в точности как у меня.

– Прячьте героин, – сказал Шай. Он стоял, прислонившись к подоконнику и сунув руки в карманы, и видел, как я иду по улице. – У нас легавые.

Домовладелец наконец расщедрился на ковровое покрытие – зеленое в розовый цветочек. Комната по-прежнему пахла гренками, сыростью и мебельным полиролем. Чувствовался и какой-то гадкий слабенький душок, который я не мог распознать. На столе стоял поднос с горкой диетического печенья на бумажных салфетках. Па с Кевином сидели в креслах, ма – на диване, между Кармелой и Джеки, будто полководец, выставляющий напоказ двух ценных военнопленных.

Ма – типичная дублинская мамаша: пять футов росту, бигуди, угрожающая фигура бочкой и нескончаемый запас неодобрения. Блудного сына она приветствовала так:

– Фрэнсис, – ма откинулась на спинку дивана, сложила руки там, где должна быть талия, и оглядела меня с ног до головы, – трудно было надеть приличную рубашку?

– И тебе здравствуй, ма, – отозвался я.

– Не “ма”, а “мамочка”. Посмотри на себя. Соседи подумают, что мой сын бездомный.

Где-то на жизненном пути я сменил армейскую куртку на коричневую кожанку, но в остальном с тех пор, как покинул дом, мои вкусы в одежде почти не изменились. Заявись я в пиджаке, ма бы распекала меня за зазнайство. Мою мать не переспоришь.

– Судя по голосу Джеки, дело у вас срочное, – сказал я. – Привет, па.

Па выглядел лучше, чем я ожидал. Когда-то я был похож на него больше остальных – те же густые каштановые волосы, те же резкие черты, – но с годами сходства между нами, к моей радости, изрядно поубавилось. Он порядком постарел – голова седая, штаны не достают до щиколоток, – но мускулы все еще такие, что дважды подумаешь, прежде чем бодаться с ним. На вид папаша был трезв как стекло, но с ним сам черт не разберет.

– Смотрите-ка, кто удостоил нас визитом. – Голос у па стал ниже и охрип от сигарет. – Вот ведь наглая морда!

– Да, меня так частенько называют. Привет, Кармела. Кев. Шай.

Шай не потрудился ответить.

– Фрэнсис! – Кевин вылупился на меня, как на привидение. Парень вымахал в здоровенного светловолосого красавца выше меня ростом. – Божечки!

– За языком следи, – осадила его ма.

– Отлично выглядишь, – как и следовало ожидать, известила меня Кармела. Явись ей однажды утром сам Иисус воскресший, она и ему объявит, что он отлично выглядит. Задница у Кармелы и правда была внушительная, да и новоприобретенная светская гнусавость меня нисколько не удивила. За годы здесь ничего не изменилось.

– Большое спасибо, – сказал я. – Ты тоже.

– Иди-ка сюда, – позвала меня Джеки. Сестренка укладывает обесцвеченные волосы в сложные прически, а одевается как для похода в закусочную Тома Уэйтса; в тот день она облачилась в белые бриджи и красную блузку в горошек с оборками в самых невообразимых местах. – Садись и выпей чаю. Я принесу тебе чашку. – Она встала, ободряюще подмигнула, ущипнула меня за бок и направилась в кухню.[3]

– Мне и так хорошо, – остановил я ее. От перспективы сидеть рядом с ма у меня волосы на загривке встали дыбом. – Давайте посмотрим на ваш знаменитый чемодан.

– Что за спешка? – вопросила ма. – Сядь сюда.

– Делу время, а потехе час. Где чемодан?

Шай кивнул на пол у своих ног:

– К твоим услугам.

С громким вздохом Джеки опустилась на диван.

Под всеобщими взглядами я протиснулся между кофейным столиком, диваном и креслами.

Чемодан стоял у окна – светло-голубой, с закругленными углами, весь в черных пятнах плесени. Жалкие металлические замочки были взломаны. Больше всего меня добило то, какой он был маленький. Когда мы собирались куда-то на выходные, Оливия паковала чуть ли не все наше имущество, включая электрический чайник. Рози отправлялась навстречу новой жизни с тем, что могла унести в одной руке.

– Кто его трогал? – спросил я.

Шай рассмеялся резким горловым смехом:

– Господи, ребята, да это сам лейтенант Коломбо! Наши отпечатки снимешь?

Шай смуглый, жилистый и беспокойный, я уж и забыл, каково это – находиться вблизи него. Все равно что рядом с высоковольтной вышкой. От носа ко рту и между бровей у него пролегли глубокие резкие складки.

– Только если хорошо попросишь, – сказал я. – Вы все к нему прикасались?

– Да я к нему и близко не подходила! – встрепенулась Кармела. – Эдакая грязнота…

Мы с Кевином переглянулись. На секунду показалось, будто я никогда не уезжал.

– Мы с твоим па пытались открыть, – сказала ма, – только было заперто, поэтому я позвала Шая и велела ему взломать отверткой. А что было делать? На нем ведь не было никакой бирки. – Она с вызовом глянула на меня.

– Точно, – сказал я.

– Когда мы увидели, что внутри… Говорю тебе, такая оторопь меня взяла. Сердце чуть из груди не выпрыгнуло – думала, у меня сердечный приступ. Я так Кармеле и сказала: “Слава богу, ты на машине, если что, отвезешь меня в больницу”. – Взгляд ма ясно давал понять, что сия опасность грозила ей по моей вине, хоть она пока и не решила, в чем именно эта вина заключалась.