– Давай лучше утонем.
Он посмотрел на нее и увидел, что ее губы уже не синие, а почти черные от холода и подбородок обметан белой солью, и понял, что, так или иначе, их конец близок. И все-таки он сказал:
– Нет, так нельзя… Нельзя, пока мы живы…
– Тогда давай попросим богов сжалиться над нами, – сказала Филомена. – Попросим Митру, он самый сильный из богов.
– Митру? Ну уж нет. – Кирион старался говорить твердо, но ничего не мог поделать с дрожью в голосе и с досадой чувствовал, что не говорит, а, скорее, блеет. – Как мы можем просить этого пиратского бога?..
– Ну тогда попросим наших богов – древних кабиров. Они – защитники мореходов.
– Богам нет до нас дела, – с горечью сказал Кирион.
Они видели, как солнце клонится к закату, сплющивается и расслаивается в облаках над горизонтом. Кирион думал, что солнце – тоже бог, лученосный Феб, такой же равнодушный, как и все боги. И еще о том, что видит солнце в последний раз, потому что до рассвета им уж точно не дожить. Он смотрел на закат, не отрываясь и даже стараясь не моргать. И там, где оранжевый диск коснулся воды, он увидел движение и решил, что у него рябит в глазах от яркого света. Но движение не прекращалось, и постепенно обозначился темный силуэт – что-то медленно приближалось к ним по неподвижной глади. Он схватил Филомену за руку и стал показывать туда. Но она то ли не понимала, то ли не видела и только твердила:
– Что? Что?..
Потом тоже заметила движение на солнечной дорожке, и они стали из последних сил махать руками и пробовали кричать, но громче хрипа у них ничего не выходило.
Солнце уже село, и его красный нимб таял над горизонтом, когда они разглядели, что к ним приближается лодка. Они уже не могли ни махать, ни кричать, совсем выбившись из сил. Просто стояли, держась за руки, и ждали. И, когда лодка подплыла к ним, судорожно вцепились в ее борт и, наверное, перевернули бы ее вместе со стоящим в ней человеком, если бы он не заговорил с ними по-гречески и не сказал успокаивающе:
– Тихо, тихо. Если вы опрокинете лодку, мы все утонем. Конечно, втроем тонуть веселее, чем вдвоем, но лучше я отвезу вас на берег.
И тогда они ослабили хватку и дали лодке выровняться.
Человек сказал, чтобы они переместились ближе к носу, и там спустил в воду стропку, с помощью которой они смогли забраться в лодку – сначала Филомена, а потом и Кирион. Причем Кириону показалось, что незнакомец тянет его за тунику с такой невероятной силой, что буквально возносит над водой. В лодке нашлись два больших куска ткани, в которые замерзшие Кирион и Филомена укутались с головы до пят. Нашелся и мех с пресной водой, к которому они по очереди жадно припали, потом еще и еще, а незнакомец помогал держать тяжелый мех. Когда они напились, в руках у них оказалось по половине лепешки и по толстому стеблю сельдерея, и они молча набросились на еду, даже не поблагодарив незнакомца. И только набив полный рот, Кирион наконец поднял глаза и увидел, что их спаситель – дочерна загорелый, худой, длиннобородый человек. Трудно было понять, сколько ему лет. В его волосах и бороде струились седые пряди, высокий лоб и скулы были испещрены морщинами, но в каждом его движении чувствовалась молодая сила. Человек взялся за кормовое весло и начал ворочать им так энергично, что лодка легко, словно под парусом, заскользила по воде.
Только расправившись с лепешкой и сельдереем, Кирион наконец подал голос и поблагодарил незнакомца простым «спасибо». Впрочем, тогда он знал слишком мало греческих слов, чтобы сказать что-то большее.
Через пару минут Кирион и Филомена спали, прижавшись друг к другу на дне узкой лодки.
Ночью, открыв глаза, Кирион не мог сообразить, где он находится, но, глядя на густую звездную россыпь и сияющий Крест почти в самом зените, вспомнил, что это созвездие укажет им путь к спасению – так сказал своим окровавленным ртом отец…
Уже совсем рассвело, когда их лодка достигла берега и заскрежетала носом по гальке. Лишь тогда Кирион и Филомена проснулись. Длиннобородый незнакомец помог им вылезти из лодки и повел к хижине, искусно выстроенной из плав! ника и крытой высохшими бурыми водорослями. Поблизости стояло еще несколько хижин, и рядом с одной из них дымился очаг и виднелась сделанная из жердей сушильня, вся увешанная рыбой… Таким предстало перед ними место, где прошли лучшие годы их жизни, – рыбацкая деревушка на берегу острова Патмос. Тут жили люди из христианской общины, созданной герондой Иоанном – тем самым черным, почти как мавр, человеком, который спас их и привез сюда.
Здесь Кирион и Филомена пробыли пять лет, не зная, что отец Кириона погиб в ночь их побега. Его до смерти забили пираты, разъяренные тем, что он помог бежать двум юным пленникам – товару, который высоко ценился на рынке рабов. А мать Филомены вскоре нашли и выкупили ее родственники. И целых пять лет она оплакивала Филомену и Кириона, думая, что те утонули, пока в один прекрасный день они не постучались в дверь ее дома…
Но сколько бы лет ни прошло с тех пор, как они ступили на берег Патмоса, Кирион дословно помнил тот первый разговор с герондой Иоанном, с которого начался их путь ко Христу.
В тот раз, еще толком не зная греческого, они обратились к геронде по-ликийски, и их почему-то не удивило, что он отвечает им, свободно и правильно говоря на их языке.
Разговор начала Филомена, которая всегда была побойчее Кириона.
– Как ты нашел нас посреди моря? – спросила она геронду Иоанна.
– Господь сказал мне, что вы там и ждете помощи, – просто ответил он, как будто речь шла о самых обычных вещах.
– Как? – изумился Кирион. – Как Он сказал тебе про нас?
– Он часто говорит со мною, когда я молюсь. Если вы захотите, тоже сможете услышать Его.
– Услышать самого Бога?! – воскликнули они в один голос, заставив геронду Иоанна улыбнуться.
– Да-да, именно так, – подтвердил он. – Господь и сейчас говорит с вами. Он говорит с каждым человеком – в его сердце. Надо лишь открыть сердце и услышать.
– Открыть сердце и услышать. Ты помнишь, Филомена? – шепчет Кирион, припав к теплому, пыльному боку каменной ладьи. – А я до сих пор не знаю, вправду ли я могу слышать Его? Вот и сейчас – что Он говорит? Чего ждет от меня? Чтобы я сказал матерям: «Бросьте ваших детей львам, потому что Он так хочет»? Но я не могу это сказать. И не только из жалости к детям, а потому, что это – неправда и этим я оскорблю Его, приравняв к ненасытным идолам, требующим жертвенной крови… Помнишь, Филомена, как мы, уже прожив на Патмосе три года и каждый день слушая геронду Иоанна, готовились принять от него святое крещение, но вдруг оба почувствовали не радость, не светлое предвкушение, а тревогу и волнение, словно уже тогда предвидели, что этот шаг вослед за Христом приведет нас в итоге к жестоким испытаниям. И вот перед самым днем крещения я, глупый мальчишка, спросил геронду: «Почему Господь захотел спасти нас? Почему повелел тебе сделать это?» Как будто я так ничего и не понял, ничего не узнал о Господе и Его бесконечном милосердии. Как будто так и не уверовал, что все исходящее от Него есть благо!.. А геронда Иоанн спокойно и терпеливо ответил: «Вот вам ведь было радостно, когда я приплыл за вами? А Господь в тысячу раз больше радовался вашему спасению. И так Он радуется и ликует о каждом спасенном». О каждом, Филомена! Даже о каком-нибудь отпетом грешнике! Как же я посмею думать, что Он желает страшной гибели нашим невинным детям, что хочет видеть в львиных пастях непорочных младенцев, которые по своей несмышлености не могут ни отречься от Него, ни исповедать верность Ему?.. Я не устрашусь львиных клыков, Филомена. Но младенцы-то Ему зачем? Зачем?..
Царапая щеку о шершавый бок каменной ладьи, Кирион опускается на колени, бьет искалеченной рукой по пыльной земле и твердит в такт этим ударам:
– Зачем? Зачем?..
А за склоном холма его ударам вторят неумолкающие молотки плотников-рабов, строящих арену для будущих игр.
