– Ничего, – хрипло ответил, – пройдет. Сейчас пройдет.

Ну, пройдет, так пройдет, значит подождать надобно.

– Да уж, потрепала нас с тобой жизнь, – молвила тихо, по волосам черным пальцами проводя.

– Потрепала, – сдавленно согласился он. – Только меня потрепала за дело, а вот тебя за что, понять не могу.

Пожала плечами безразлично, подумала, да и ответила:

– А и меня за дело, аспидушка. Я же не без греха, кто бил – ударяла в ответ, кто на пути вставал – с тем в схватку бросалась, кто в спину плевал – к тому лицом разворачивалась, спуску никогда не давала.

Голову поднял, в глаза мои взглянул устало, да и молвил:

– И что же в том плохого, Веся?

– А что в этом хорошего? – спросила в ответ.

Рука его щеки коснулась, провела нежно, а в глазах горечь медленно таяла, и в синеве просыпалось что-то другое, что-то странное, что-то волшебное, что-то удивительное… и почему-то знакомое.

– Знаешь, – голос его звучал так, что казалось, он души моей касается, – всегда чувствовал себя лишним в этом мире. Всегда. Всю свою жизнь. А теперь, больше не лишний. Теперь к месту.

Слов я не поняла, все в глаза вглядывалась, что-то родное в них углядев, а что понять не могла. От того и не заметила, миг в который глаза такими близкими стали, а к губам мужские губы прикоснулись. И задохнулась я, осознав, что творится-то тут. Да только возмутиться не успела я – вновь обнял аспид, к себе прижал, да так, что голова моя напротив сердца его, губами к волосам прикоснулся да и сказал тихо:

– Ты для любви создана, Веся. Не для битвы, не для того, чтобы ударом на удар отвечать, не для схваток смертельных, где на кону жизнь твоя, а для любви. И любви в тебе столько, что не на одну весну хватит – на тысячу. Ты же всех любишь, цветок мой сорванный, ты любишь всех. Лес свой любишь, всех кто в лесу твоем живет, тех, кто живет по близости, и даже тех, кому помощь нужна, любишь тоже – мимо беды чужой никогда не пройдешь. А войну оставь мне, мое это дело. Я для войны был рожден, война моя стихия, мне и воевать.

Молчала я, слушала, едва дыша, и все понять хотела – это он про навкару сейчас? Не выдержала, спросила:

– Это из-за навкары речи такие?

Усмехнулся, прижал крепче, выдохнул, волос губами касаясь:

– Угу, навкару имел ввиду.

– Аааа… ну ладно, сам с ней воюй, я не против.

– Как прикажешь, госпожа моя, – только по голосу слышно, что смех едва сдерживает.

Но смех тот странный, горечь в нем слышится, такая невыразимая горечь.

И я объяснить попыталась, сказала негромко:

– Аедан…

Он вздрогнул от имени этого, словно не слово сказала, а хлыстом ударила, и дыхание затаил вновь, а я продолжила:

– Ты не серчай, что в Гиблом яру в бой вступила, тебя не предупредив.

– Я не серчаю, – ответил хрипло, – я в бешенстве.

От груди своей чуть отодвинул, в глаза мои змеиными взглянул, да и произнес страшно, голосом тихим, до костей пробирающим:

– Ты хоть осознаешь, что такое навкара, ведунья ты моя непутевая?

– Осознаю, конечно. И знаю про нее все и ведаю. Да и кто про навкару-то не знает?

Странно поглядел на меня аспид, да и ответил:

– Почитай что все.

– Серьезно? – скептически я на аспида воззрилась. – А ты, Аедан, сам-то знаешь хоть кого-то, кто бы про навкару-то не знал?

Улыбнулся аспид, головой отрицательно покачал, да и ответил:

– Нет, Веся, я таких не знаю. Быть может от того, что среди людей определенной профессии завсегда жил?

– Это какой такой профессии? – вмиг заинтересовалась я.

– Монстроубийственной, – без улыбки ответил аспид.

Жутко звучало это. Вот я не выдержала да и спросила:

– И каково тебе, монстру, среди людей такой профессии жилось-то?

А он в глаза мне глядя, взял да и ответил:

– Плохо, Веся. Мне до встречи с тобой в принципе всегда плохо жилось.

– Ааа, – протянула я, да и отодвинулась от аспида аккуратненько. – Ну, что ж, поговорили мы с тобой, теперича давай, убирай круг алхимический, а то дел у меня невпроворот, да еще и с двумя навкарами разобраться надо.

– Я разберусь, сказал же, – холодно напомнил аспид.

– Ну да, сказал, – я правда уж и забыла об этом, но мы девушки такой народ – о неважном часто забываем, – да только мне бы узнать надобно, откуда это еще две навкары взялись. И я с первой побеседовать не сумела, не ко времени было, а один вопрос у меня точно имеется – где кровь мою взяли те, что по моему следу тварь эту направили.

– Дьявол! – выругался аспид.

– Не-не-не, этих звать не буду, – поднялась я резво на ноги. – Аспидушка, да ты хоть знаешь, кому ведьмы в карты проиграть могут выпивши?

– Кому? – заинтересовался определенно аспид.

– Дьяволам! – и я не ругалась, я правду говорила. – Смерть как не люблю их. Не переношу просто.

***

– Ну-с, раздавай, – басовито-радостно предложил дьявол.

И крикнул дрожащим вовсе не от холода русалкам:

– Хвостатые, вина мне!

Ненавижу дьяволов.

Но навкары молчали. И первая, и вторая, даже погибая, даже погребенные под землю в коконе из кореньев и лиан (даже не ведала, что Ярина у меня такая на убийственные выдумки способная) не сказали ничего. Ни откуда пришли, ни почему обе на мою кровь были нацелены. Аки собаки охотничьи, которым дали кусок тряпки для запаха да и погнали с криком «Найти», правда этим еще и приказали «Убить». Ну да не суть.

– Тасуй, ведьма, тасуй хорошо, для себя стараешься, – дьявол хохотнул довольно.

Еще б ему не радоваться – ведьма вызывала. Самолично пентаграмму рисовала, по земле ползая. И ладно Гыркула с вампирами вежливые, слова не сказали, а вот моровики с волкодлаками напотешались надо мой всласть. Угорали так, что за животы хватались. Но это ничего – я ведьма простая, коли нужон дьявол, значит, будет дьявол и точка.

– Во что играть будем? – спросила, точно зная, что проиграю.

Во все проиграю. Во что ни начну играть, вот во все и проиграю.

– В покер? – снова я, а то этот красный с рогами да копытами лишь скалится нагло, так нагло, что моя воля, я б на него порчу наслала.

Правда не умею, но ради хорошего дела готова научиться.

– В дуру, – нагло ответил дьявол.

– Почему это в дуру? – не поняла я.

Дьявол хмыкнул и выдув еще чарку вина, пояснил:

– В дурака играть смысла нет, если дура здесь есть только одна.

Так, а вот это уже оскорбление. Я молча карты на стол кинула, на стул откинулась, руки на груди сложила да и сообщила внаглую:

– Хм, к слову о дураках… Дьявол, а в курсе ли ты, где находишься?

Изменился в лице рогатый. Огляделся внимательно. И что видел он? Избенку покосившуюся, стол да два стула у стены избенки той, очаг на котором мясо томилось (жрут дьяволы как не в себя, вот и подготовилась), русалок-прислужниц, да лес вокруг древний, нехоженый. А вот чего не видел, так это моровиков, бадзуллов, аук и анчуток, а еще вампиров, волкодлаков, и даже аспида с водей. Последние двое ко мне ближе всех были – один под дуб маскировался, от чего кот Ученый улыбался широко и паскудно не затыкаясь, а второй под кочку. Остальным пришлось кому как скрываться, кого магией прикрыли, кого и ветками да травой, а кого и землицей присыпали – ну не хватило на всех желающих ни магии, ни даже травы с ветками.

– Гхм, – прокашлялся дьявол, да на меня глазками красными взглянул уж вовсе не насмешливо – настороженно, – напомни-ка мне, ведьма, кто ты?

«Сделано, госпожа» – сообщила Ярина.

И вот тогда паскудно улыбнулась уже я.

Просто достал он – пока вызывала, пока умоляла на зов ответить, пока из пентаграммы выбирался неспешно, пока русалок моих да меня словами разными поносил – я молчала. А как не молчать – Ярина хоть и опытнее Леси, а ход из ада все равно вмиг не заделала, повозиться пришлось. А мне, соответственно, молчать пришлось. Такая вот она жизнь, иной раз сидишь и молчишь, потому как терпеть надобно.

– Три вопроса, – не отвечая на вопрос дьявола, который уж и пить перестал – понял, что дело не чисто, – тогда отпущу. А коли не ответишь – то извиняй, но тут дело такое… оголодали у меня кикиморы, совсем оголодали.