АЗЮЛЬ
Итак, мы - идиоты!
Не все, конечно, а лишь те, кому эта история посвящена. Я среди них, бесспорно, самый большой, поскольку эта дурацкая мысль пришла ко мне в голову раньше всех. Теперь, бросая назад мутный от алкоголя взгляд, мне легко делать подобные оптимистические заявления. Однако нужно было прожить все эти последние месяцы, чтобы так взять и просто подобное заявить. Заявить без горечи, без сожаления, без хвастовства, а просто так, лениво потягивая отвратительную коричневую жидкость и блуждая безразличным взором из окна автобуса. Но тогда все было иначе. Тогда я был уверен, что делаю самый важный и правильный шаг в своей жизни. Жена меня не понимала, как и друзья. Скрыв внутреннюю досаду под уничтожающей ухмылкой, я упорно стоял на своем. Они доказывали, что я не прав. Я не слушал. Мне бы той осенью мои сегодняшние мозги...
Темная стеклянная коробка "Шереметьево-2" стояла под мразью неделю непрекращающегося дождя. Склизкая пленка мороси размывала очертания окружающих предметов и создавала настроение, подходящее только для осознанного самоубийства. Подъезжающие к зданию машины выплевывали из себя спешащих скрыться под спасительной крышей возбужденных пассажиров и провожающих. Грязные обшарпанные советские легковушки и рейсовые "Икарусы" перемешивались с блестящими иномарками. Стороннему наблюдателю картина могла показаться фантасмагорией. Будто оборванцы-нищие и сияющие миллионеры решили пойти куда-то единым строем. Когда-то давно весь аэропортовский комплекс задумали как островок подражания Западу. Получился он достаточно чахлым. Но в те ушедшие годы, про которые мы сегодня вздыхаем, здесь было подобие машины времени, переносящей в другие времена и измерения, блиставшие в розовой дымке недосягаемого. Билет на нее доставался мало кому, и те, кто "ТАМ" побывали, становились в глазах людей категорией особо избранной. Про них говорили: "Он был в загранице!" - и больше ничего добавлять не надо, лишь понимающе покачать головой. Сегодня все уже иначе. Дождем и непогодой провожает отбывающих ноябрь 1992 года. Уже пять лет, как рухнул "железный занавес". "ТАМ" побывали миллионы и успели порядком подразочароваться.
Сейчас едут работать, отдыхать, в гости и насовсем, едут просто так, в поисках острых и иных впечатлений, влекомые всякими мечтами. Сейчас аэропорт является последним напоминанием улетающим о буйстве красок и сумасшествии контрастов убогости и шике, царящих в России.
Алик, состроив "делового" своей рязанской физиономией, подвез нас на Мерседесе, на котором уже третий месяц шикует по Москве. Доллар за коляску, комментарии получателя денег по поводу моей скупости - и мы погружаем все свои шесть чемоданов и двигаемся к зданию.
Двое суток шла изматывающая душу борьба между мною и моею уважаемой супругой. В ее итоге, ценой огромных и невосполнимых потерь для моих восприимчивых серых клеток удалось сократить гору вещей в три раза. Однако, этого оказалось все равно мало. Все решил лишь один аргумент. Пришлось пообещать ей, что просто выброшу остальное по дороге, если спина начнет разламываться. На это мне резонно отметили, что живем-де не ради спины, а без трусов и в Германии далеко не убежишь. Что до меня, так скорее с этими трусами до Германии не добежишь!
Хмурит чело молодое мой друг дорогой Алик и все не хочет меня отпускать, продолжает уговаривать остаться, откалывая занудные шуточки и мямля что-то своим сиплым баском:
- Ну, хорошо, братва! Я вас через неделю здесь встречаю. Ящик пива обеспечен! По рукам? - он хитро подмигнул. - Там в Германии мы чуть-чуть, отдохнем и назад! Ну, правда? Скажи!
- Неделька-две, год-два - больше одной жизни и одного дня не протяну: тяжело, - ухмыляюсь ему в ответ и морщу губы в притворном разачаровании.
- А почему еще одного дня? - удивилась Катя.
- Пока гроб не закопают, - ладонь показала по воздуху крышку, которой его закрыли.
- Не паясничай, - рука друга неуклюжей лаской легла мне на плечо. Мы с тобой не один день знакомы, не одну кашу заварили и не одну расхлебали. Брось киснуть! Работы навалом! Ну что тебе? Еще год-два! Разве впервой? А? - он опять с доверчивой надеждой в глазах посмотрел на мою наглую скучающую физиономию.
Его галаза в прежней жизни определенно принадлежали преданной собаке. У меня даже сердце противно защемило, как в них посмотрел. Я опустил взгляд и твердо повторил опять.
- Нет, Алик. Я решил. Ты знаешь: я упрямый. Если что в голову влезит, то два раза передумывать не стану. Устал я от этого дерьма, - голос стал раздраженно дрожать. Это плохой признак, значит нервы уже на пределе, черт бы их взял и сам с ними мучался!
- А что, там - хорошо? - прозвучал риторический вопрос, заданный уже, наверное, сотый раз за месяц.
- Хорошо там, где нас нет, Алик. Так что через пару минут в Москве тоже благоденствие настанет, раз я ее покидаю, - его светлое чело неожиданно озарилось надеждой, что мои слова и вправду сбудутся. Я рассмеялся. - Но ты особо не надейся и покупай противотанковые мины, они у вас вот-вот в дефицит перейдут! А я не хочу пробовать еще раз здесь. Ты знаешь, что я всегда мечтал иметь офис в небоскребе.
Он усмехнулся, и я тоже. Самому смешно: офис! Какой теперь к черту... Объявили наш рейс. Мы обнялись на прощание и понимающе посмотрели друг на друга.
- Бывай, - сказал ему напоследок и отвернулся, чтобы не заметил он тень тревоги и, главное, страха, подловато пробежавшую по моему лицу.
Держа одной рукой Катю с Машей на руках, а другой подталкивая коляску с чемоданами, твердо пошел дальше, вперед. На душе кошки проскребли дырку.
Оглядываться не стал - незачем. Знал, что он стоит и машет мне рукой - одинокая фигура с добрым лицом, моя последняя ниточка в уходящее бурное прошлое, которая порвется за поворотом корридора. Прощай! Может ине увижу тебя никогда, мой старый и верный друг, а если и встретимся раз, то будем совсем другими, лишь Бог знает какими...
Летели мы нормально, размазанные по мягким креслам и посвящающие себя каждый любимому занятию. Дочка Маша не плакала, но старалась достать всвех вокруг. Катя делала вид, что пытается отдохнуть, но ее беспокойный характер не позволял этого сделать.
