- Простите ради Бога, - в Федора врезался какой-то прохожий, который тоже засмотрелся на небо - вы видели?!
- Да, я такое первый раз наблюдаю...
Перед ним стояла немного растерянная светловолосая словно с картин Нестерова женщина в длиннополой юбке темно синего цвета и горчичного цвета рубашке, очень похожей на мужскую.
- Варвара, - она протянула робко ему руку.
- У меня так маму звали...
И так закружилось, завертелось у них все и женились они буквально через месяц с момента знакомства. А еще через год у них родилась дочка Первина Федоровна.
А потом и вовсе чудеса кудеса пошли, как Первине перевалило за три года Федор Андрееч занемог и слег с сильным воспалением в области бедра. И только спустя несколько недель он вспомнил, что скрывается в его ноге. И как-то поздним вечером, поведал он обо всем своей супружнице. А еще спустя три дня разродился он еще одной девочкой, которая вышла на свет сама, аккуратно разорвав кожные покровы и улеглась рядом со своим отцом, который почивал, так как стояла ночь на дворе. Первая ее поутру нашла Варвара и от удивления лишилась речи на всю неделю, только и могла она что охать да, плакать от радости.
Девочку нареки Дариной. Кое как смогли уладить ее оформление, все-таки пришлось солгать и сказать, что родила ее Варвара. Надо сказать, что Дарина с рождения могла говорить, не совсем внятно, но разобрать можно было, и пошла она на третий день без всякой помощи. Когда стала она входить в возраст, то есть стукнуло ей годков девять, то сказала всем, что зовут ее Рада и после того опять пошли передряги с новым оформлением документов, хотя это было нужно только матери.
С взрослением дочери, Федор все сильней стал отстраняться от семьи, брал чужие смены и иногда по неделям находился в больнице. Как-то общаясь Варварой признался ей, что боится Рады, а особливо оставаться с ней наедине, будто кажется ему в эти моменты, что что-то незримое витает над ними и шепчет что-то , а что не разобрать, да и боязно разбирать, не человеческие словеса и не человеку их слушать. Так вот по прошествии нескольких месяцев таких отношений, принесли Федуньку из больницы и уложили в постель и накрыли теплым одеялом. Варавара прилегла рядом, а Рада стояла и молча плакала, все понимали, что не жилец он и скоро уйдет от них. А Феденька и в правду усох немного и стал как каменный и дыхания не слышно и глаз не открывал больше. На ту пору много народу к ним приходило, а задержался до само смерти его только один бурятский мужичок, который оказался буддийским монахом. Уж как не понятно, но он усадил нашего Федора, облокотив спиной к стене, руки ему так умудренно сложил и стал читать свои мантры, да так и проводил его. И потом еще после того, как тело мертвым совсем стало, продолжал что-то читать по-своему. А как срок подошел, молча поклонился всем поочередно и ушел восвояси.
Варвара долго убивалась, Рада уже в возраст девичий вошла, а та все глаза на мокром месте имела. Да вот привязался к ней один мужичок, хороший добрый, и в нем то и нашла она свое успокоение. Звали его Прохор, а она его все только Прошкой кликала. Была он калека, на третьем десятке попал под машину и лишился левой руки. И это было еще более прискорбно от того, что по профессии он был пианистом и ничего больше делать то не мог. После того как оклемался и из больницы вышел, опять стал играть, одной рукой, но очень проникновенно и умудрялся как-то так все выстраивать и на педаль нажимать, что казалось играет двумя руками, только не все конечно получалось, так как одна рука есть одна рука.
Прошка как-то пришел к ним после работы, а он все больше аккомпаниатором работал и остался с Варварой. Хорошо им жилось, мужчина он был не пьющий, веселый и работящий. Готовил почти всегда только он, полы там прочее тоже почти все на нем было. Варвара как призрак ходила по дому да улыбалась грустно. Не много они так прожили год или полтора, да только Варвара тоже стала остывать и тихонечко померла, Прохор же после похорон почти сразу куда-то исчез из квартиры, из города и не видел его никто больше из знакомых, как будто и не было такого.
Рада после всего этого замолчала, совсем ничего не произносила. Не понятно чем и как жила, до тех пор пока не объявилась мать ее матери бабушка Прасковья и не забрала ее к себе в деревню, которая находилась где-то далеко на севере Урала. Добирались долго, почти три дня на каких-то попутных машинах и автобусах. К вечеру дорога уперлась в высокую гору и закончилась. Ворчливый водитель скоро выгрузил два чемодана, сгреб в кулак несколько купюр и быстро умчался назад.
- Вот внучка и добрались... Вишь гора какая? Вся в норах, да дырах... Это потому, что сюда со всей России приходят и свои желания написанные запихивают, говорят сбываются... Не знаю не пробовала ни разу и так все хорошо было, а чего не было, ну значит не дано и просить не стоит... А ты что молчишь, молодец, нечего трепаться да горланить всякое, так и весь дух растранжирить можно..., пойдем.
Когда они подошли ближе, гора и в правду оказалась как пемза вся дырочках, да в рытвинах.
- Баба, а как гору называют?
Прасковья с удивлением оглянулась на Дарину-Раду.
- Да никак ее у нас не называют, гора да и все, это пришлые зовут ее Сайлак, а почему не знаю, просто слышала, пойдем, а то темнеет уже.
С тех пор заговорила она, правда общалась только с бабкой, и то очень скупо, спросит обычно что-нибудь и замолчит потом на день. Зато стала писать дневник, нашла какую-то папку на чердаке и все листочки, что испишет туда подкалывает, а иногда и рисунки свои. А Прасковья ее не иначе как Светой не называла, так она получила третье имя.
А писала Светлана скорее не дневник, а письма отцу. Вот, собственно, и они:
"... Еще раз здравствуй, папа! Бабушка Прасковья забрала меня к себе в деревню. Живем мы дружно, и я стараюсь во всем ей помогать. Правда люди здесь все очень диковинные, на кого не посмотришь, всякий по-своему интересен. Но больше всего мне нравиться Дарья, она приходит иногда по ночам к бабушке, и они долго о чем-то беседуют и поют какие-то грустные, о очень красивые песни. Меня они к себе не пускают, говорят мала еще. Дарья очень высокая, наверно метра два с лишним росту будет, самый рослый мужик ей будет по грудь. Видимо от того и одна до сих пор, несмотря на то, что красавица и фигурой очень хороша. А видел бы ты ее походку, залюбовался и долго бы еще в след смотрел. Такая вот она, очень пригожая всегда в чистом, голосом обладает сладким, что слушала бы, да и только, а как запоет, так вообще за облака улетаю. Еще есть здесь бабка Зинаида, она слепа, но все видит, глупо конечно звучит, но так оно и есть, люд говорят, что у нее какое-то внутреннее зрение, сердцем видит. Многих здесь лечит и многим же помогает, кому что скажет, а кому и травку нужную от напасти даст, все ее любят и уважают, да вот только, впадет часто в забытье и начинает искать свою пропавшую давно дочку. Ходит так по деревне, заглядывает во дворы и все кличет ее да так жалобно, что аж сердце сжимается. И меня несколько раз спрашивала, подходила так близко близко, аж носом касалась и безглазым лицом вопрошала, не видела ли ее милую Поленьку, не знаю ли чего про нее... Женщин здесь намного больше мужчин, потому все мужеские дела делаются всеми и кузнечные и ремонтные и еще много чего. Ах, да здесь бабы рожают без мужиков, так как все происходит само сбой, говорят, что и меня в это посвятят, как время придет. И бабушка так родила мою маму и ее сестру, но мама потом в город уехала и у нее все по-другому сложилось, сам о том знаешь. Ну на сегодня все, вот тебе засушенный цветочек, надеюсь он тебе понравится. Пока, целую крепко при крепко."
