К числу малодостоверных, если не сказать баснословных, свидетельств относится пассаж в сочинении Одерборна «Жизнь Иоанна Васильевича, великого князя Московии»: «…подданные Грозного, собравшись во Владимире, обратились к царю со словами: «Враг три года топчет нашу землю. Надо защищаться» — и просили дать им Ивана Ивановича в главнокомандующие. Но царь, выйдя на площадь, заявил, чтобы они избрали себе другого государя. Тогда народ стал упрашивать Ивана IV не отказываться от престола. Покарав мятежников, Грозный якобы сказал старшему сыну: «Ах ты, простофиля! Как ты осмелился на измену, на мятеж, на сопротивление!»… Царевич испугался, опустил глаза, но хотел оправдаться. Царь приказал ему молчать и ударил железным посохом в висок. Сын полумёртвый свалился на пол»[100].
Одерборн — уроженец Северной Германии, впоследствии — рижский пастор. Он никогда не бывал в России и вынужден был пользоваться слухами, сплетнями, сведениями из пропагандистских листовок, в лучшем случае рассказами людей, вернувшихся из русского плена или же с «Восточного фронта». Он очень мало понимал русскую реальность и очень скверно относился к России — как к стране, которой приходилось противостоять в кровопролитной вооружённой борьбе. Всё, что относится к событиям внутренней российской жизни, у Одерборна фантастично, а потому совершенно не заслуживает веры. К тому же Одерборн представляет собой, что называется, «пламенного пропагатора», его конёк — живописать ужасы грозненского царствования, не особенно задумываясь, насколько они достоверны. Редкие вкрапления хотя бы минимально правдоподобной информации в его сочинении касаются главным образом боевых действий в Ливонии, коим он был свидетелем. Но Москва — не Ливония…
Его сообщение, следовательно, полезнее всего игнорировать как малоценное. А вместе с ним и все иные источники, основанные на повествовании Одерборна.
Несколько иностранных известий можно назвать «фронтовыми» — по их происхождению. И вот они-то гораздо интереснее Одерборновых россказней.
Так, например, немецкий наёмник, ротмистр Юрген фон Фаренсбах (русские источники зовут его Юрьей Францбеком) довольно долго служил Ивану IV, затем оказался на противоположной стороне. Осенью 1581 года он находился среди поляков Стефана Батория, осаждавших Псков. Через несколько месяцев после снятия осады[101], всё ещё пребывая в стане врагов Ивана IV, он высказался на тему кончины царевича. Вот слова Фаренсбаха: «Иван Иванович настаивал на посылке его к Пскову с войском в 40 тысяч человек. Будучи раненным в ссоре с царём, он назвал его кровавой собакой. Царевич умер через четыре-пять дней»[102].
Конечно, Фаренсбах знал Россию на порядок лучше, чем Одерборн. В первой половине 1570-х он прожил несколько лет на российской территории, воевал под знамёнами Москвы, даже отличился. Однако уже середина десятилетия застала его на датской службе, а конец — на польской. Ноябрь 1581 года Фаренсбах провёл в траншеях у псковских стен, в семи сотнях километров от Александровской слободы. Откуда ему знать, что за страсти разыгрались на другом конце России? И какие фразы произносил царевич, умирая…
Либо Фаренсбах пользовался сведениями, полученными от пленников, либо он беседовал с перебежчиками[103]. Следовательно, его знания ограничивались тем, какие известия могли принести воины псковского гарнизона или же ратники из отрядов, направленных поддерживать Псков.
Собственно, примерно в таком же положении оказался придворный польский историк (а также крупный чиновник) Рейнгольд Гейденштейн. Он сам рассказывает об источнике своих знаний относительно судьбы царевича Ивана: польское командование допросило «двух знатных москвитян», захваченных в бою. От них, по словам Гейденштейна, удалось получить обширные сведения «о смерти старшего сына государя, Ивана».
Гейденштейн, любивший высокопарный слог, облёк показания пленников в одеяния цветистой риторики. Царевич Иван Иванович, по его словам, «когда отец его хвастался огромным количеством своих богатств и сокровищами… сказал, что предпочитает сокровищам царским доблесть, мужество, с которыми, хотя бы имел меньше того богатства, которое имеет царь в изобилии, он тем не менее мог бы опустошать мечом и огнём его владения и отнял бы большую часть царства. Другие передают, что царевич слишком настойчиво стал требовать от отца войска, чтобы сразиться с королевскими войсками. Так или иначе, но отец, разгневавшись на него, ударил его в голову жезлом, и не много спустя, как рассказывают, тот или от удара, или от сильной душевной боли впал в падучую болезнь, потом в лихорадку, от которой и умер. Это происшествие сверх остальных невзгод причинило тем большую горесть Московскому царю, что сын, хотя и развёлся по приказанию отца с первой женой, с которой жил весьма согласно, и женился на другой, однако умер, не оставя детей; второй же сын Московского царя, Фёдор, был ещё слишком молод и, по мнению царя, был неспособен, по несовершенству своего ума, для царствования и вообще для какой бы то ни было деятельности».
Голая суть: в Пскове или в отрядах, оперировавших неподалёку от него, узнали, что Иван Иванович мёртв. Молва принесла из Москвы ужасающие рассказы, которым здесь поверили: сам отец нанёс царевичу смертельное ранение, поскольку тот искал случая во главе ратной силы защитить западный форпост России от воинства Стефана Батория.
Откуда взялись подобные настроения в Пскове — речь пойдёт ниже. Однако стоит запомнить, что в русской армии царила особого рода уверенность: Ивану Васильевичу и его сыну решительно приписывали расхождение по части военных планов. Иными словами, спор государственного значения, а вовсе не семейную склоку, приведшую к гибели одного из них.
Любопытные штрихи добавляет к этой картине дневник поляка Пиотровского, хорошо осведомлённого участника той же псковской осады. Имеет смысл привести несколько обширных выдержек — с тем, чтобы окончательно закрыть вопрос об источнике знаний поляков относительно событий, произошедших в семье Ивана IV.
Итак, вот свидетельство Пиотровского, восходящее к 14 сентября 1581 года: «Николай Гостомский, ротмистр из отряда пана Трокского, приехал с письмами и вестями и привёз с собой татарина, служившего при дворе великого князя, который теперь в Старице (курсив наш. — Д. В.). Этот татарин уже две недели, как сбежал оттуда. Пан Трокский пишет и Гостомский подтверждает, что они с войском подходили на 3 мили к Старице, к резиденции князя, и сожгли все окрестные селения. Сам князь, как показывает этот беглый, смотрел из города на дым и пламя, когда горели зажжённые нашими селения, и плакал. Великую княгиню с детьми и имущество он отправил от себя водою… По словам беглеца, думные бояре, в особенности Мстиславский, смотря на общее бедствие, советовали царю двинуться с войском на наших или послать кого-либо из сыновей. Царь не захотел, говоря: «Я стар, а те не бывали ещё на войне».
А вот ещё одно характерное известие от 16 октября 1581 года: «Люди воеводы Новоградского, находясь на страже, поймали русского, который вёз из города письма Шуйского[104] к [великому] князю (курсив наш. — Д. В.). Писем у него оказалось очень много: большею частию к жёнам, воеводам и одно — к Мясоедову[105], который недавно покушался войти в город. Советуют ему вновь попытаться войти в город и обещают навстречу сделать вылазку, с такими силами, чтоб его безопасно проводить в город. Шуйский пишет к князю[106] обо всём, что делается в городе, напр.: что король сделал без успеха более 20 штурмов; как будто и в самом деле так было; извещает, кто в городе убит; что провиант берут из государевых запасов; что кони все пропали с голоду; удивляется, почему князь не посылает помощи; что в настоящее время положение короля невыгодное; что его фуражиры ездят во все стороны около города и что их очень удобно бить… Из-под Гдова приехал ротмистр Лёнек вместе с Диниским, посланный туда разведать о 5000-м отряде русских. Они привели языков, которые сообщают, что сын великого князя прибудет к этому городу с другим отрядом с целью преследовать наших фуражиров и тревожить лагерь, если же король, не взяв Пскова, начнёт отступление, то они хотят идти за ним и тревожить войско. Очень может быть, что нам придётся помериться с этим свежим войском» (курсив наш. — Д. В.).
