Что тут скажешь? Хаос. То злодей, пошедший нравом в отца, то «благородный молодой человек»… Видимо, Исаак Масса нарезал салат из подгнивших за давностью лет слухов да пересыпал его сообщениями иностранцев о грозненской России, к тому времени опубликованными.
Единственное, что достойно внимания, — рассказ о склонности Ивана Ивановича оказывать покровительство иноземцам. Об этом пишет и Горсей. Как видно, в среде служилых европейцев сформировалось устойчивое представление о благосклонном царевиче, и его весьма долго передавали из уст в уста.
Тут может быть сокрыто нечто правдоподобное.
Самое «популярное» в академической науке известие о смерти царевича принадлежит папскому представителю в России иезуиту Антонио Поссевино. Ему стоит уделить особое внимание.
Сам Поссевино отмечает исключительную ценность и полную, по его мнению, достоверность сведений о смерти Ивана Ивановича. Их удалось получить от переводчика, оставленного при особе государя в Александровской слободе на то время, когда Поссевино там отсутствовал. Это, очевидно, уроженец Загреба Стефан Дреноцкий, научившийся более или менее понимать русский язык.
Иезуит весьма дорожит сведениями Дреноцкого. По его словам, «это обстоятельство достойно упоминания потому, что оно оказало большое влияние на смягчение нрава князя[94], так что во время наших бесед он многое выслушивал снисходительнее, чем, может быть, сделал бы раньше».
Главное дело Поссевино на землях Московского государя — католическая миссия, а не дипломатическая деятельность. Для него любой шанс в такой «трудной» стране, как «Московия», — поистине перл драгоценный. Отсюда и особое внимание к ситуации.
«Показание» папского легата столь важно, и столь часто наши исследователи ссылались на него, что уместно привести его здесь полностью: «Все знатные и богатые женщины по здешнему обычаю должны быть одеты в три платья, плотные или лёгкие в зависимости от времени года. Если же надевают одно, о них идёт дурная слава. Третья жена сына Ивана как-то лежала на скамье, одетая в нижнее платье, так как была беременна и не думала, что к ней кто-нибудь войдёт. Неожиданно её посетил великий князь московский. Она тотчас поднялась ему навстречу, но его уже невозможно было успокоить. Князь ударил её по лицу, а затем так избил своим посохом, бывшим при нём, что на следующую ночь она выкинула мальчика. В это время к отцу вбежал сын Иван и стал просить не избивать его супруги, но этим только обратил на себя гнев и удары отца. Он был очень тяжело ранен в голову, почти в висок, этим же самым посохом. Перед этим в гневе на отца сын горячо укорял его в следующих словах: «Ты мою первую жену без всякой причины заточил в монастырь, то же самое сделал со второй женой и вот теперь избиваешь третью, чтобы погубить сына, которого она носит во чреве». Ранив сына, отец тотчас предался глубокой скорби и немедленно вызвал из Москвы лекарей и Андрея Щелкалова с Никитой Романовичем, чтобы всё иметь под рукой. На пятый день сын умер и был перенесён в Москву при всеобщей скорби. Отец следовал за телом и… даже шёл пешком, в то время как знатные люди, все в трауре, прикасаясь к носилкам концами пальцев, как бы несли [их]».
К этому, весьма подробному, повествованию стоит добавить ещё один маленький отрывок из Поссевино, рассказывающий об остром споре между русским царём и папским посланником. На него редко обращают внимание, между тем кое-какие подробности, в нём сокрытые, проливают дополнительный свет на историю гибели царевича Ивана. Кроме того, именно здесь Поссевино выступает как очевидец, то есть самый ценный свидетель из всех возможных. Дадим ему слово во второй раз: «Государь [Иван Васильевич] воспылал гневом и… вскочил с места, и все подумали, что он вот этим своим посохом (которым он пользуется, как папа жезлом, а остриё его обито железом) изобьёт или убьёт Антонио, ведь такое случалось с другими людьми и даже с собственным его сыном». Итак, во всяком случае, Поссевино видел царский посох и представлял, о какого рода орудии он пишет. Кроме того, иезуит, без сомнений, проявляет полную уверенность в своих словах, притом в пассаже, событийно не связанном со смертью Ивана Ивановича.
Среди всех слухов, сплетен, предположений и версий, высказанных современниками о смерти царевича Ивана, специалисты чаще всего выказывают доверие именно к словам Поссевино.
Так, например, ему доверяли В. Б. Кобрин и А. А. Зимин. А вот другой историк, Р. Г. Скрынников, в большей мере полагался на осведомлённость Джерома Горсея.
Впрочем, и Горсею, и Поссевино доверяют далеко не все. Относительно разнообразных версий убийства царевича Ивана, изложенных в сочинениях европейцев, историки, а ещё более того исторические публицисты не раз высказывали сомнение.
Так, современный публицист Вячеслав Манягин полностью отверг версию Поссевино как недостоверную и даже нелепую. Точно так же он оставляет в стороне как несоответствующую правде факта политическую версию сыноубийства во всех её разнообразных вариациях. Манягин полагает, что царевич Иван был отравлен и, видимо, его отравили парами ртути. По его словам, «конечно, царь Иоанн IV был грозен только для врагов России и не поднимал руку на своего сына. Царевич Иван умер от болезни, чему сохранились некоторые документальные подтверждения… В 1963 году в Архангельском соборе Московского Кремля были вскрыты четыре гробницы: Иоанна Грозного, царевича Ивана, царя Феодора Иоанновича и полководца Скопина-Шуйского… Учёные обнаружили, что содержание мышьяка, наиболее популярного во все времена яда, примерно одинаково во всех четырёх скелетах. Но в костях царя Иоанна и царевича Ивана Ивановича было обнаружено наличие ртути, намного превышающее допустимую норму»[95]. А папского легата Вячеслав Манягин обвиняет в слабом понимании русских дворцовых обычаев XVI века. Далее он рассказывает о том, как в разных ситуациях одевались знатные женщины, кто из мужчин и при каких обстоятельствах мог зайти на их половину дворцовых покоев, как строились дворцы, какие там стояли сквозняки и т. п., но это уже не возражение, а фантазирование, поскольку расположение деревянных (жилых) строений царских дворцов, а также дворцовый быт, этикет, привычки в одежде и повседневных обычаях по сию пору изучены лишь немногим более, чем постиг их историк позапрошлого века Иван Егорович Забелин. А он весьма скупо повествует о тех сторонах дворцовой жизни, которые Манягин рисует с железной уверенностью дилетанта[96].
Что же касается идеи об отравлении царя Ивана, а прежде того царского сына парами ртути, то и здесь всё далеко не столь просто, как предполагает публицист. Автор этих строк проконсультировался со специалистами по изучению человеческих останков (в том числе и тех, что погребены в эпоху Древней Руси или Московского царства). Консультация привела к пониманию того, что значительное превышение норм содержания веществ, в том числе и металлов и их соединений, в останках кремлёвских жителей ещё не даёт оснований для однозначного толкования: их отравили!
Да, отравления исключить нельзя. И тут под подозрением оказываются обстоятельства кончины многих персонажей грозненской эпохи, притом царевич Иван — далеко не на первом месте, а скорее где-то в конце списка.
Но, во-первых, методы, с помощью которых обследовались останки погребённых, далеки от требований современной науки. Грубо говоря, сегодня пора многое переделывать, пересчитывать.
Во-вторых, медицина XVI века знала лекарства, оставляющие в теле человека следы превышения норм веществ, которые могли входить как в состав лекарств, так и в состав ядов. Вот и разберись: сплоховал ли медик, осуществил ли свой подлый умысел злодей-заговорщик? Кстати, по отношению к женским останкам того времени возникает ещё один, по сути, правда, сходный вопрос: что входило в состав косметики, которой они пользовались? Тут могут быть самые экзотические варианты…
