Конечно, Горсей мог знать о некоторой склонности царевича Ивана к иноземцам — хотя бы от тех из них, кто оказался спрятан от царского гнева на Английском подворье. Но откуда ему знать, что царь разъярился на сына именно из-за этого сострадания к чужим купцам? И как выведал, что другой причиной гнева стала грамота о ямских лошадях? С помощью того же серебра и тонкого подхода к дворцовой челяди? По итогам тайного разговора с Годуновыми или ещё кем-то из знатных англофилов при дворе? Не исключено. Горсей, как и позднее Флетчер, мог пользоваться конфиденциальными каналами информации, созданными Английской компанией в Москве. Однако трудно судить, что здесь — добытая правдами и неправдами информация из дворца, а что домыслы самого Горсея.
Оба, и Горсей, и Флетчер, едины в том, что убийство — случайность, результат эмоционального порыва, печально закончившегося. Царь впал в гнев, ударил сына (то ли рукой, то ли заострённым посохом) — тот заболел от полученного ранения (возможно, от заражения крови) и скончался. Отец горевал в результате случившегося.
Другой вопрос, до какой степени Иван Васильевич «ревновал» сына и мучился от того, что подданные больше «любят» Ивана Ивановича. В. Б. Кобрин этому суждению совершенно не доверял. А вот А. А. Зимин выстроил на его основе целую теорию. «Царь давно подозревал старшего сына во всяких кознях… — пишет историк. — Как человеку мнительному, ему чудился новый претендент на трон, каким ранее он считал и Владимира Старицкого. Непосредственной же причиной вспышки ссоры мог быть и какой-либо пустяк вроде того, что сообщил А. Поссевино[90]». Зимин считал, что у Ивана Грозного ещё и «причин для недовольства Еленой[91]… хватало» — из-за её родни. Её отец боярин Иван Шереметев Меньшой погиб до её свадьбы в 1577 году, но его братья вызывали у царя «нескрываемое раздражение», а дядя Елены, окольничий Фёдор, в 1579 году попал в плен, «где, по слухам, присягнул на верность Баторию».
По чести сказать, с хронологической дистанции в несколько веков крайне трудно судить об эмоциональном состоянии царя (кто у него вызывал нескрываемое раздражение, а кто — будил подозрительность). Тем более судить, основываясь на одной фразе в записках иноземца. Русские источники показывают иное: царь своего сына ценил, притом ценил выше второго отпрыска, приблизил его к себе, учил государственным и военным делам, брал с собой в походы… Тот же Горсей сообщает, что незадолго до трагических событий «царь Иван Васильевич собрал со всего государства самых красивых дочерей его бояр и дворян, девушек, и выбрал из них жену для своего старшего сына, царевича Ивана…. она была дочерью Ивана Шереметева, воеводы знатного рода. Широкие празднества сопровождали эту свадьбу». Здесь, скорее, можно увидеть знак благосклонности Ивана Васильевича к сыну. Более того, позднее, по словам того же Горсея, Иван IV созвал церковный собор, на котором потребовал от духовенства дать ему «новые богатства, чтобы упрочить власть своего наследника». Когда Церковь воспротивилась, царь всё же принудил её к обильному пожертвованию сначала угрозами, а затем и прямой расправой (нескольких монашествующих прилюдно отдали диким медведям, и животные разорвали их). В итоге, заключает Горсей, «духовенство избежало уничтожения своего сословия, но не могло повлиять на непоколебимое требование царя отдать ему 300 тысяч марок стерлингов, которыми он таким образом овладел. Кроме того, он получил многие земли, города, деревни, угодья и доходы, пожалованиями которых усмирил недовольство своих бояр; многих из них царь возвысил, поэтому большинство его доверенных лиц, военачальников, слуг лучше исполняли все его намерения и планы. Многие осуждали и называли преступным такой образ действий, но другие находили его более извинительным и, во всяком случае, менее опасным изо всех поступков за время его тирании. Вот таким образом было приобретено основательное богатство для его сына без уменьшения его собственного» (курсив наш. — Д. В.). Ещё один, и очень весомый знак благоволения сыну — безотносительно того, сколь чудовищный метод обогащения был применён.
Все эти милости не очень вяжутся с патологической «ревностью». Таким образом, мнение о подозрительности и ревности отца в отношении взрослеющего наследника следует оставить за неосновательностью.
К «английской» версии примыкает «французская». Несколько строк о «деле» царевича Ивана оставил Жак Маржерет, французский офицер, служивший по найму в России.
Итак, по словам Маржерета, «у этого Ивана Васильевича было семь жён, что противоречит их (русских. — Д. В.) религии, не позволяющей жениться более трёх раз, от которых у него было три сына[92]. Ходит слух, что старшего он убил своей собственной рукой, что произошло иначе, так как, хотя он и ударил его концом жезла с насаженным четырёхгранным стальным остриём (этот жезл в форме посоха никто не смеет носить, кроме императора[93]…), и он был ранен ударом, но умер он не от этого, а некоторое время спустя, в путешествии на богомолье». Почти во всём Маржерет повторяет суть высказываний Горсея и Флетчера, внося лишь одну важную деталь: по его словам, хотя рана и была нанесена царём, но смерть наступила не от неё, а некоторое время спустя и, скорее всего, по другим причинам.
Можно было бы поставить данные Маржерета ни во что: в конце концов, он стал наёмником на службе у царя Бориса Фёдоровича двумя десятилетиями (!) позднее печальной кончины Ивана Ивановича. Однако Маржерет служил при дворе, мог общаться с русскими дворянами, аристократами и, что не менее важно, служилыми иноземцами грозненской эпохи, которые делились с ним воспоминаниями о прошлом. Таким образом, пребывая по времени на весьма значительном отдалении от событий 1581 года, француз тем не менее оказывается чуть ли не в центре событий благодаря тому, что мог общаться с очевидцами или как минимум со знающими людьми.
А значит, его сообщение сбросить со счетов никак нельзя.
Чего не скажешь о версии, принадлежащей нидерландскому торговцу по имени Исаак Масса. Он прибыл в Россию ради научения торговле ещё подростком, годом позже, чем Маржерет, и явно не имел таких, как у француза, возможностей общаться с высокопоставленными людьми. Позднее он обживётся в России, обретёт вес и солидность, станет выполнять дипломатические поручения Нидерландов, но… к тому времени хронологическая дистанция до смерти царевича Ивана вырастет до величин, почти исключающих сколько-нибудь серьёзную информированность собеседника.
Масса пишет о злой натуре царевича Ивана: тот «был назван по отцу Иваном и по своей натуре и повадкам чрезвычайно походил на него. Можно было предполагать, что он превзойдёт своего отца в жестокости, ибо всегда радовался, когда видел, что проливают кровь». Бог весть, кто к началу XVII столетия мог, поднатужившись, извлечь из глубин памяти достоверные сведения об особенностях характера российского наследника, умершего давным-давно!
Иван IV убил его, по словам нидерландца, в Александровской слободе, нанеся удар посохом, от которого царевич скончался через три дня. Поводом, как сообщает иноземный торговец, стала просьба неких царедворцев, которым надлежало выступить в поход «против появившихся летом крымских татар… отпустить с ними в поход царевича… полагая, что наведут большой страх на врагов, когда до них дойдёт слух, что сам принц пошёл в поле, к чему у него сверх того была великая охота». Но царевич ушёл из жизни в ноябре, а это для набегов крымского хана — слишком позднее время. Татары обычно являлись поздней весной, летом, могли напасть даже в начале осени, однако ноябрь — время крайне неудобное для нападения, и, кажется, Исаак Масса тут что-то домыслил, или же его ввели в заблуждение недобросовестные собеседники.
Как отмечает нидерландец, Иван IV «подозревал, что его сын, благородный молодой человек, весьма благоволит к иноземцам, в особенности немецкого происхождения. Часто доводилось слышать, что по вступлении на престол он намеревался приказать всем жёнам благородных носить платье на немецкий лад. Эти и подобные им слухи передавали отцу, так что он стал опасаться сына».
