В городе русские полки взяли богатую добычу. Он на 16 лет стал частью Московского государства. Иван IV добавил к своему титулу слова «великий князь полоцкий». Государь оставил там значительный русский гарнизон во главе с воеводами-ветеранами — князьями П. И. Шуйским, П. С. Серебряным и В. С. Серебряным, повелев возвести новые, более мощные укрепления. Полоцкая шляхта, а потом и мещане отправились под охраной в Москву. Впоследствии часть полоцких шляхтичей обменяли на русских пленников, другую же часть отдали за выкуп — обычная для войн того времени практика. После сдачи Полоцка, очевидно в ходе разграбления его войсками победителя, пострадало католическое духовенство. Были также казнены несколько представителей иудейской общины, отказавшихся креститься.
Иван Васильевич отправил было служилых татар в направлении Вильно — развивать успех «Полоцкого взятия», однако боевые действия вскоре прекратились: литовцы запросили перемирия и получили его. Для Великого княжества Литовского падение Полоцка было как гром с ясного неба.
Взятие Полоцка Иваном IV стало одним из самых значительных событий Ливонской войны, никакое иное столкновение в тяжком четвертьвековом противоборстве не вызвало столь сильный международный резонанс. Из Вильно, Праги, Нюрнберга, Любека, Аугсбурга и других городов Германии разлетались пропагандистские листовки, неся грозные вести. В Империи с вниманием и тревогой следили за успехами Ивана IV на западных рубежах Московского государства. Противники влияния Москвы в этом регионе сравнивали в своих изданиях царя с «бичом Божьим» и пугали читателей легендой о серебряном гробе, якобы заранее заготовленном Иваном IV для польского короля. Напротив, сторонники добрых отношений с Москвой убеждали войти в союз с могучим государем, который сумел привести под Полоцк огромное войско. Датский король Фредерик II официально поздравил Ивана IV со взятием Полоцка[52].
Поляк Лукаш Гурницкий с досадой рассказывает об этом поражении его соотечественников: «Полоцк попал в руки Московита глупо, главным образом причиной этого был разлад между воеводой и ротмистрами. Неразумие состояло вот в чём: когда воевода полоцкий Довойна взял перемирие с Московитом, он не выговорил себе условия, чтобы люди московские стояли на своём месте и не двигались шанцами ближе к замку. Они же, как скоро перемирие было объявлено, придвинулись к самому замку, а когда время перемирия вышло, зажгли замок. Наши и тушили, и оборонялись, пока могли, и, в конце концов, не имея возможности погасить огонь, вышли из замка ко князю. Воевода с женой был заключён в темницу, взят в плен Глебович, взят в плен епископ и вся литва от простых людей и до знатных. Польских же ротмистров… облачив в дорогие одеяния, отпустили. Королевство было очень встревожено мощью и успехом Московита».
В правящей среде Польско-Литовского государства о «Полоцком взятии» отзывались так и этак, называли разные причины падения города, искали виновных… Но всё это не должно скрывать общей огромной досады от громкого поражения и большой тревоги за судьбу всей войны. С начала XVI века русские воеводы, как уже говорилось, не раз пробовали Полоцк на зуб. Но город стоял непоколебимо. Всякое серьёзное намерение принудить его к покорности вооружённой силой разбивалось о прочность стен и силу гарнизона. Несокрушимость Полоцка, наверное, казалась чем-то вечным, само собой разумеющимся. Во всяком случае, в Вильно… Сдача города означала военно-политическую катастрофу. Последний раз нечто подобное произошло в 1514 году, когда Смоленск открыл ворота ратникам Василия III. До того — в 1500-м, когда гетман Острожский был разбит наголову и попал в плен, а целая гроздь городов, расположенных на восточных рубежах Великого княжества Литовского, оказалась под контролем войск Ивана III. С тех пор минуло полстолетия. В Литве никто и подумать не мог, что гибельные поражения такого масштаба когда-нибудь повторятся.
До «Полоцкого взятия» Ливонская война могла представляться элите Польско-Литовского государства чем-то не столь уж рискованным: в конце концов, речь шла о территориальных приобретениях, а с «московитом», если не удастся его разгромить, можно будет как-нибудь договориться о «разделе ливонского наследства». И вдруг — столь мощный удар по собственной территории! Смириться с потерей города было просто невозможно, следовало вернуть его любой ценой. Война разом превратилась в долгое, тяжёлое, крайне дорогостоящее дело с неясным исходом. Всякая почва для мирных переговоров с Москвой исчезла: Полоцк — камень преткновения для дипломатов, предмет для борьбы не на жизнь, а на смерть. Москва и не собиралась отдавать столь ценное приобретение!
Можно с большой долей уверенности полагать, что взятие Полоцка имело очень большой психологический смысл лично для Ивана Васильевича. Вероятно, по Полоцкой эпопее проходит важный рубеж в развитии его личности. Царь получил ясное подтверждение и собственным талантам правителя, и благоволению со стороны Господа Бога. Теперь он мог со спокойной совестью сказать себе: «Пусть там, у стен Казани, я не мог ничего предпринять без совета с боярами и воеводами. Пусть слава «Казанского взятия» разделена между мною и ними. Здесь и сейчас я вижу: при необходимости я смогу обойтись и без них. Сам. Не хуже деда и отца. Посмотрим теперь, кто для кого незаменим!»
В сущности, 15 февраля 1563 года — день, навсегда избавивший Ивана Васильевича от разрушительного сомнения, рождённого сиротской долей. Его никто не учил водить армии. И, видимо, из него никто, за исключением митрополита Макария, не пытался сделать истинного государя, научить монаршему ремеслу. Правитель колоссальной державы в собственных глазах должен был выглядеть недоучкой. Не говоря уже о том, что в глазах окружающих он мог читать сомнения по поводу того, чей он, собственно, отпрыск. Значит, не только недоучка, но и едва ли не самозванец… Хуже предков? И вот ответ, полученный на вопрос, который Иван Васильевич задавал себе, наверное, сотни раз: нет, не хуже! Способен вершить великие державные дела — значит, не хуже.
Более того, полоцкий поход сыграл роль «кузницы кадров» для последующих лет царствования Ивана Васильевича. Многих участвовавших в борьбе за Полоцк служильцев с военным дарованием, с организационным талантом или же со способностями по части дипломатии государь впоследствии возвысил, сделал своими доверенными людьми. При этом Иван IV запомнил главным образом не слишком знатных фигурантов «Полоцкого взятия» — аристократов «второго сорта» или же дворян, которые по положению в местнической иерархии стояли совсем не близко к аристократическому слою. Трудно сказать, всегда ли причиной тому были действительно выдающиеся качества этих персон. Быть может, эйфория, наступившая после победы, навсегда связала в сознании правителя запомнившихся ему людей с чем-то возвышенным, славным, и впоследствии монарх испытывал подсознательное доверие к личностям, подсвеченным приятными воспоминаниями о знаменательном торжестве. А возможно, уже тогда, в 1563-м, царь задумывался о новой «команде», о круге лиц, стоящих вне знатнейших княжеских родов, не вызывающих сомнений в смысле лояльности и блистающих служебными способностями.
Как знать, не вырисовывались ли в уме Ивана Васильевича, хотя бы в самых общих чертах, главные принципы опричной кадровой политики, осуществлённой несколькими годами позднее?
Во всяком случае, несколько ярких государственных деятелей, судьба которых в будущем окажется связанной с опричниной, вышли из полоцкого похода подобно тому, как цвет русской литературы вышел из гоголевской «Шинели».
Именно там, на глазах у царя, впервые проявил себя как «жёсткий переговорщик» Михаил Андреевич Безнин. Ему суждено будет стать видным военачальником и дипломатом. Венцом его карьеры станет чин думного дворянина. Там же, под Полоцком, служил есаулом и дозорщиком его близкий родич Роман Васильевич Алферьев, будущий царский печатник[53] и один из ведущих дипломатов России.
