Но, по наблюдению Модеста Ильича, «опера видимо не нравилась. Помню я, как во время антрактов, во время посещения мною лож знакомых, большею частью очень расположенных к Петру Ильичу, едва я входил, оживлённый до этого разговор прерывался, старались заговорить со мной о посторонних вещах или утешать обещанием дальнейшего успеха. Один мой приятель оказался, однако, менее деликатен, чем прочие, и при встрече в коридоре сказал: «А ведь Пётр Ильич меня обманул, ей Богу, обманул: я думал веселиться буду, а вместо того невыносимо скучаю!» Это простодушное обращение как нельзя лучше обрисовало настроение массы. Она именно пришла, ожидая в лучших представителях блеска, юмора и веселья «Севильского цирюльника» или «Чёрного домино», в более заурядных – доступности «Москаля Чарывника» или «Запорожца за Дунаем» Артемовского – и видела нечто, может быть, и хорошее, но не то, чего ждала. Разочарование чувствовалось у всех. Отдельные номера третьего действия, кроме «гопака», который был повторен, тоже прошли без одобрения, даже лучшее, по мнению некоторых музыкантов, место всей оперы – полонез, на успех которого рассчитывали все и более всех сам Пётр Ильич, не расшевелило публики. По окончании действия начались вызовы автора, шли всё возрастая, хотя при явственном шиканьи небольшой, но энергической части слушателей. В последнем действии очень понравился дуэт Солохи и Оксаны. На следующих представлениях его даже повторяли».
Сам Пётр Ильич об успехе «Вакулы» в письме к С. И. Танееву говорит: «Вакула» торжественно провалился. Первые два акта прошли при гробовом молчании публики, за исключением увертюры и дуэта Солохи и беса, которым аплодировали. В сцене головы и, особенно, дьяка много смеялись, но не аплодировали и никого не вызывали. После третьего и четвертого акта меня по многу раз вызывали, но при сильном шиканьи значительной части публики. Второе представление прошло несколько лучше, но всё же можно с уверенностью сказать, что опера не понравилась и вряд ли выдержит более пяти или шести представлений. Замечательно, что на генеральной репетиции все, в том числе Кюи, предсказывали большой успех. Тем тяжелее и огорчительнее мне было падение оперы. Не скрою, я сильно потрясён и обескуражен. Главное, что ни на постановку, ни на исполнение нельзя было жаловаться. Всё сделано толково, старательно, роскошно. Декорации просто великолепны. Из исполнителей я недоволен только Рааб. Солоха (Бичурина) была великолепна. Бес тоже очень хорош. Вакула лишён голоса, но пел с большим увлечением. Дьяк бесподобен. Словом, в неуспехе виновен я. Опера слишком запружена подробностями, слишком густо инструментована, слишком бедна голосовыми эффектами. Теперь только я понял, почему, помните, когда я в первый раз играл «Вакулу» у Рубинштейна, вы все остались холодны и недовольны. Стиль «Вакулы» совсем не оперный – нет ширины и размаха».
В 1885 году Пётр Ильич, умудрённый сценическим опытом, решил реанимировать «Кузнеца Вакулу». 4 марта он писал Модесту из Майданова, где жил в ту пору: «Работа моя идёт не особенно скоро, но как я доволен ею! Как мне приятно подумать, что мой «Вакула» вынырнет из реки забвения. Модичка, выдумай мне новое название для этой оперы. Я не хочу ни «Кузнец Вакула», ни «Ночь перед Рождеством», ни «Царицыны башмачки», а нужно что-нибудь другое».
28 апреля 1885 г.Чайковский сообщал Надежде Филаретовне фон Мекк:
«Я ездил в Москву, потому что был вызван по делу о постановке моей оперы “Черевички” (переделанной из “Кузнеца Вакулы”) в будущем сезоне. Приезжавший в Москву директор театров Всеволожский оказал мне большое внимание. Московское театральное начальство прошлой зимой очень поощряло меня в моем плане переделки и положительно обещало поставить оперу, вследствие чего я и засел за работу перед постом и неустанно трудился два месяца. Когда же я кончил работу, эти господа начали всячески уклоняться от исполнения своего обещания. Но Всеволожский распорядился не только о включении «Черевичек» в репертуар на будущий год, но и о том, чтобы обстановка была самая роскошная. Я присутствовал на заседании, в коем обсуждалась эта обстановка, и совершенно доволен и счастлив при мысли, что моя опера (к которой я всегда питал особенную слабость) появится в самом блестящем виде. Директор командировал декоратора Вальца в Царское село для воспроизведения какой-то янтарной гостиной и залы тамошнего дворца».
20. «Лебединое озеро»
Заказ написать музыку для балета «Озеро лебедей» поступил из дирекции Большого театра весной 1875 года. В письме Римскому-Корсакову от 10 сентября Чайковский признавался, что «взялся за этот труд отчасти ради денег, в которых нуждаюсь, отчасти потому, что мне давно хотелось попробовать себя в этого рода музыке». Кашкин вспоминал, что Чайковский «набрал из театральной библиотеки балетных партитур и начал изучать этот род композиции в деталях, в общем приёмы её были ему известны из посещений балета».
24 марта 1876 года Пётр Ильич писал Модесту из Москвы: «В конце этой недели я уезжаю на всю святую к Косте Шиловскому в деревню Глебово. Хочу уйти от всей суеты, сопряжённой с праздниками в Москве, и заняться хорошенько балетом, который непременно нужно окончить и притом как можно скорее. Вчера в зале театральной школы происходила первая репетиция некоторых нумеров из первого действия этого балета. Если б ты знал, до чего комично было смотреть на балетмейстера, сочинявшего под звук одной скрипочки танцы с самым глубокомысленным и вдохновенным видом. Вместе с тем завидно было смотреть на танцовщиц и танцоров, строивших улыбки предполагаемой публике и наслаждавшихся лёгкой возможностью прыгать и вертеться, исполняя при этом священную обязанность. От музыки моей все в театре в восторге».
12 апреля Чайковский вернулся в Москву с уже законченной партитурой балета. В конце её написано: «Конец!!! Глебово, 10 апреля 1876 г.».
Премьера балета «Лебединое озеро» состоялась только 20 февраля 1877 года в бенефис балерины Пелагеи Карпаковой. «Театр был положительно полон, – писал один из очевидцев, – что объясняется единственно интересом публики послушать новое музыкальное произведение одного из видных и довольно популярных русских композиторов. Если судить по количеству вызовов, которыми публика приветствовала композитора, то, пожалуй, можно сказать, что балет его имел успех». Балет пользовался успехом у зрителей и выдержал на сцене Большого театра почти шесть сезонов и 39 спектаклей. Поставлен он был балетмейстером Рейзингером.
Н. Д. Кашкин в своих воспоминаниях говорит по поводу первого представления «Лебединого озера»: «При постановке на сцену некоторые номера был выпущены, как неудобные для танцев, или заменены вставными из других балетов; кроме того, балетмейстер настоял на необходимости русского танца, присутствие которого было очень слабо мотивировано, однако композитор уступил ему, и танец был написан… «Лебединое озеро» имело успех, хотя и не особенно блестящий, но значительный и держалось на сцене много лет, пока не истрепались совсем декорации, музыка также сильно пострадала: замена первоначальных номеров практиковалась всё больше и под конец едва ли не треть музыки была заменена вставками из других балетов, притом наиболее посредственных».
Модест Петрович писал: «Пресса отнеслась к «Лебединому озеру» не единодушно… «Современные известия» пером музыкального критика, г. Зуба, отнеслись к новому произведению с адским сарказмом, образчики которого я не могу удержаться, чтобы не привести здесь. «Лебединое озеро», говорит ядовитый рецензент, заслуживает внимание, во-первых, как балет новый и, притом, не только по названию (sic) и содержанию, но и по обстановке, а во-вторых, музыка к нему написана нашим… как бы это поточнее выразиться?.. Да ну, все равно, нашим знаменитым композитором Чайковским. Г. Чайковский – композитор, произведениями которого публика (особенно московская) заметно интересуется. Москвичи, не сподобившиеся видеть «Вакулу», с нетерпением ждали «Лебединого озера». Если «Вакула» провалился при бурном шиканье непочтительных петербуржцев, то не выплывет ли со славой г. Чайковский на «Лебедином озере»? Уж теперь-то он, наверно, угостит нас чисто лебедиными песнями!! Так думали все, и все спешили в театр. Насколько оправдались эти ожидания, мы покажем в конце, pour la bonne bouche (на закуску), так сказать». Pour la Bonne bouche оказывается: «Мы никогда не думали и не посмеем думать быть критиками г. Чайковского, да ещё в таком серьёзном (ирония) произведении, как балет. К счастью, в данном случае нам приходится повторить только заключение (sic), считаемое чуть ли не общепризнанным. В «Лебедином озере», как и везде, г. Чайковский проявил замечательное знание инструментовки, – черта, признаваемая за ним и другами, и недругами. Он дал новое доказательство своего умения мастерски пользоваться оркестровыми силами. Но вместе с тем проявился обычный недостаток г. Чайковского: бедность творческой фантазии и, как следствие этого, однообразие тем и мелодий. Характерные танцы могли быть похарактернее. Уж этого можно было ожидать от г.Чайковского! Неаполитанский танец может быть настолько испанским, насколько испанский – неаполитанским и проч.».
