Лузиньяна Саладин пощадил, взяв с него клятву никогда не поднимать оружия против воинов ислама. С тамплиеров, а таковых в плену оказалось 230 человек, султан, конечно, такой клятвы не требовал в виду её полной бессмысленности. Чем бы занимались храмовники, если бы не воевали за свободу Святой Земли? Проще было потребовать с них обещания не дышать. Саладин предложил им принять ислам, для чего было достаточно поднять вверх палец. Это было бы, наверное, замечательно – двести бывших храмовников в качестве личной гвардии великого султана. Магистр был уверен, что никто из его рыцарей не станет даже задумываться над этим предложением. Едва очнувшись в плену, каждый рыцарь Храма уже начал готовиться к смерти. Жерар, которого держали отдельно от его рыцарей, смотрел на них со стороны и ликовал – все 230 тамплиеров до единого предпочли принять смерть за Христа.
Всё было как всегда – светских рыцарей и баронов отправили в тюрьму, где им предстояло ждать своего выкупа, а тамплиеров – на смерть, которой, к счастью, не придётся ждать. А разве за всю историю Ордена хоть один тамплиер в плену переметнулся на сторону мусульман, изменив Христу? Этого никогда не было и не будет. Магистр спокойно смотрел, как дервиши привязывали тамплиеров к столбам. Дервиши были палачами неумелыми и долго истязали храмовников, перед тем как обезглавить. Слушая их душераздирающие крики, Жерар не сомневался, что его замучают последним. С неподражаемым высокомерием он думал о том, как мужественно примет смерть, и, в отличии от остальных истязаемых, постарается даже не кричать. Ведь он всё-таки магистр, а не рядовой храмовник.
Последних пленных отправили в дамасскую тюрьму. Последних тамплиеров замучили до смерти. Жерар всё ещё ждал. У султанского шатра остались лишь сам Саладин с немногочисленной охраной и несколькими приближёнными и Жерар, которого покинули даже его стражи с обнажёнными ятаганами. Наконец к нему подошёл сам великий султан Салах-ад-Дин Юсуф ибн Аюб и тонко, по восточному улыбнувшись, сказал:
– Вы свободны, мессир. Прикажете подать вам коня?
Жерар не усомнился в том, что это изуверский восточный юмор и, улыбнувшись почти как Саладин, спокойно ответил:
– Я всегда был свободен, о великий из великих. Сейчас я свободен, как и всегда. Это совершенно от вас не зависит. А конь мне не понадобится. В Царство Небесное меня понесут ангелы, которыми вы вряд ли распоряжаетесь.
– Вы не поняли, мессир, – улыбка Саладина стала воистину дьявольской. – Вы свободны идти на все четыре стороны. И всё же скакать на коне лучше, чем просто идти. А ваши ангелы на сегодня могут отдыхать. Они и так уже достаточно потрудились, перетаскав всех ваших тамплиеров в… места мне неведомые.
Лицо магистра побледнело под маской пота, пыли и крови. Впервые за много лет его душу охватил холодный липкий ужас, теперь змеившийся в груди подобно улыбке Саладина. Дьяволоподобный, хладнокровно-глумливый султан, наслаждался этим зрелищем:
– Так вы отказываетесь от коня? Что же мне делать? Как мне доставить великого магистра к его истосковавшимся тамплиерам, к тем, которые, на свою беду, всё ещё живы? Ведь ангелы и вправду мне не подчиняются.
Жерар дико зарычал:
– Убей меня, Саладин!
Султан перестал улыбаться и тихо прошипел:
– Много будет чести для тебя, главный тамплиерский пёс.
В султановых глазах, казалось, разверзлась преисподняя, и Жерар с ужасом уловил в этом чудовищно-бездонном взгляде нечто весьма родственное самому себе. Саладин, между тем, бросил через плечо своему безголосому слуге:
– Брось эту собаку себе через седло. Скачи на север два часа и выбрось его на песок в пустыне. Оставь с ним воды на сутки.
Магистру казалось, что неслыханный позор выжжет его душу дотла. Саладинов слуга выбросил его на песок, словно тюк с тряпьём. Потом он хотел умереть на песке, но смерть, по верному слову Саладина, была для него слишком большой честью. Потом он стал шептать слова молитв, сначала, как всегда, механически, и наконец – искренне, от всей души, впервые в жизни ощутив, что это значит. Пречистая Божья Матерь не оставила его. Он почувствовал сначала просто облегчение и наконец – настоящее счастье, ранее им не изведанное. Он ощутил себя величайшим грешником, душа которого, словно кольчуга ржавчиной, была изъедена гордыней. Он понял, что был просто недостоин принять смерть за Христа, а саладинова подлость послужила лишь орудием гнева Божьего. Но теперь Жерар знал, зачем он живёт. Теперь в его жизни появился смысл. Теперь он хотел жить.
Белые плащи на горизонте вовсе не были очередным миражём. Это были его тамплиеры – бесконечно родные и бесконечно далёкие. Старший представился магистру:
– Командор крепости Тортоза с братьями. Тортоза держится, мессир.
– Тортоза выстоит, командор. Мы выстоим, – теперь уже совершенно спокойно ответил магистр.
Победоносный Саладин брал город за городом. Один за другим пали Тивериада, Акра, Торон, Сидон, Бейрут. Аскалон сдался по приказу королевы Сибиллы, пока король Ги де Лузиньян был в плену. Тамплиерская крепость Газа, находившаяся невдалеке от Аскалона, тоже сдалась – не было ни капли смысла её оборонять. Пал Иерусалим. Казалось крестоносному королевству пришёл конец. Но держался в Тире маркграф Конрад Монферратский. И неприступной скалой стояла тамплиерская Тортоза.
Оборону крепости лично возглавил великий магистр Ордена нищих рыцарей Христа и Храма Жерар де Ридфор. Жерар отдал себя обороне Тортозы с энергией буквально нечеловеческой. Он сражался на стенах, контролировал распределение скудных съестных припасов, постоянно осматривал укрепления, распоряжаясь, что и где надо усилить. По поводу Хаттина и своего необъяснимого спасения много не говорил. Подробно рассказал рыцарям лишь о мученической смерти их братьев, а о том, почему его пощадил Саладин, коротко сказал, что и сам не знает. Он прекрасно понимал, как будет трудно его рыцарям поверить в то, что их магистр не совершал предательства. Жерар старался не думать о том, в чём его подозревают, но однажды не выдержал и решил поговорить об этом со своим духовником, отцом Ансельмом, единственным человеком в Ордене, с которым он находился в отношениях более или менее доверительных:
– Ансельм, давай поговорим без чинов, просто как друзья. И прошу тебя, будь откровенен, не надо меня щадить. В чём братья обвиняют меня?
– Во многом, Жерар, во многом. И братья, и все крестоносцы, от которых доходят известия, обвиняют тебя во всех смертных грехах.
– Не тяни. Говори прямо.
– В тебе видят главную причину падения Иерусалима. Будто бы ты из хорошо укреплённого города увёл всех рыцарей в безводную пустыню, и Саладину даже воевать с вами не пришлось – его слуги просто вязали обессилевших от жажды крестоносцев.
– О-о-о!.. Так ведь без воды мы остались просто по дурости Лузиньяна и Раймунда. Но даже без воды наши рыцари сражались 7 часов к ряду. Раймунд остался жив. Неужели он не опровергает эту бессмыслицу?
– Нет, не опровергает. В ответ на все порочащие тебя сплетни он лишь загадочно улыбается.
– Ну, с ним всё ясно. А какие ещё сплетни?
– Будто бы тамплиеры сдали Газу в обмен на твою свободу.
– Так ведь все же у нас знают: магистр Храма не мог отдать приказ обменять себя на крепость. Газа – не мой личный фьеф, а собственность Ордена. Да если бы я и отдал такой приказ, наши тамплиеры его просто не выполнили бы. Этого не понимают?
– Ничего не хотят понимать.
– Ещё болтают что-нибудь?
– Ещё многое. Будто бы ты отрёкся от Христа и принял ислам.
– Интересно, что тогда я здесь делаю? Почему теперь вместе с христианами сражаюсь против ислама?
– Так, говорят, что ты и ислам теперь предал. Мол предатель, есть предатель. Прости, Жерар.
– Но тогда Саладину выгоднее всего было бы оставить меня рядом с собой, чтобы все видели, как магистр тамплиеров теперь делает джихад и славит Мухаммада.
– Несомненно, так. Но сплетникам не нужен здравый смысл.
