Иван Алексеевич встал и зашагал по комнате, соображая, как бы ему половчее подобраться к теме, что по-настоящему только и занимала его в эти минуты.
- Ты рассказывала, что накануне нашей свадьбы твой брат читал тебе длинный перечень твоих воздыхателей...
Вера Николаевна по-девичьи счастливо согласилась:
- Читал! Но это была его версия. Мой же клеопатровский список совсем короткий.
- Однако ж, воздыхатели были! - Иван Алексеевич в нерешительности, так и не придумав, как подступить к теме, помолчал. - Этой историей, - он кивнул куда-то неопределенно вверх, - я сильно перед тобой виноват. И мне воздастся. И люди припомнят, и на том свете тоже... - Он замолчал и снова начал шагать по комнате.
Вера Николаевна долго молчала, глядя перед собой, потом решительно заявила:
- Ты самый верный муж, которого можно вообразить.
Иван Алексеевич резко повернулся к жене и вонзился в нее взглядом. Вера Николаевна спокойно смотрела на него снизу вверх и как-то вяло, словно удивляясь, да чего же объяснять такое, пояснила:
- Что бы со мной здесь, во Франции, стало, оставь ты меня? Ты же знаешь, полюбить другого я не могу, мне и для одной любви жизни не хватило. Пристроиться за кем-то - не сумела бы. Я дом-то свой в порядке содержать не умею. Так что бы со мной стало?.. А ведь тебе это было так просто сделать: уйти - и свободен!.. Я довольна жизнью с тобой. Начать бы сначала - хотела бы прожить так же...
Иван Алексеевич долго неподвижно стоял перед женой, потом по-стариковски потоптался, словно не зная, куда же теперь двинуться. Однако пришел в себя, выпрямился и обычной легкой походкой пошел к столу. Налил себе коньяк не в рюмку, а в бокал.
- Хочу предупредить тебя... Не знаю, как переживу, если ты помрешь раньше меня. Хотя и предвижу: этой последней несправедливости Бог не допустит. Помнишь, у тебя заподозрили рак, а я сказал: этого не должно быть! - и оказался прав. Однако уж и ты постарайся не помереть раньше моего... Так вот о чем хочу предупредить и попросить. Собственно, это и есть главная причина, по которой мы с тобой с утра вино пьем. Немцы никогда уже к Москве не вернутся. Помнишь, я говорил, что им отступать никак нельзя? Это означает, что большевики могут выкрутиться и на этот раз. Сатана силен!.. А в нашей жизни окаянных дней будет еще много. Отчаянные дни будут! И голова станет слабеть, и сил станет все меньше и меньше. Могу и дрогнуть... И оттого запомни: не вздумай поступать так, как с Куприным его жена поступила. Шкурой дохлого медведя отвезла его к Кремлю и сбросила там! - Залпом, далеко запрокинув голову, выпил коньяк из бокала и сел в кресло. - Рассказ замыслил. Очень самого даже трогает. Навеяно фетовской строчкой - "Какая холодная осень"... А рассказ вот какой. Меня убивают в страшном четырнадцатом году. Я предчувствовал это и в последнее свидание в имении в холодную осень в холодном саду завещал невесте: буду ждать тебя там, а ты поживи, порадуйся на свете, потом приходи ко мне. Одного я не предвидел - всех тех страданий, что выпадут ей: проклятый семнадцатый год, холодная и голодная московская зима восемнадцатого, бегство из Москвы, из Одессы, Константинополь, нищая эмиграция одинокой молодой женщины... - Горько усмехнулся. - Так что она сильно порадовалась на этом свете. - Помолчав, закончил, уже обратившись к жене: Однако и ты не спеши ко мне. Другого раза для нас на земле уже не будет...
Вера Николаевна с бокалом в руке не шевелилась. Она пыталась вспомнить, знала ли она, что была прелестна и что лицо ее совсем недавно - каких-нибудь тридцать и двадцать лет назад! - выражало непроходящее ожидание неминуемого счастья.
Неожиданно Иван Алексеевич засмеялся:
- Привязывается частенько мотив и долго не отпускает. Вот сегодня привязалось - "Вы жертвою пали..." Это о нас с тобой!
Вера Николаевна тоже засмеялась, прикрыв глаза ладонью.
На следующий день Иван Алексеевич обошел церковь, тщательно осмотрел, куда его однажды внесут.
Но он проживет еще двенадцать лет и похоронен будет под Парижем. А через два года с того утра, когда он рассказывал жене сюжет "Холодной осени", он закончит "Темные аллеи", удивительный сборник из нескольких десятков новелл о любви. А еще через четыре года он перестанет писать даже дневник, лишь короткие и краткие записи, порой две-три в год. За полгода до смерти он запишет: "Через некоторое, очень малое время меня не будет - и дела, и судьбы всего, всего мне будут неизвестны".
Не суждено было сбыться желанию: умереть, не узнав, что умирает... Он проснется в два часа ночи испуганный, сядет на постели, испугается приближения конца еще сильнее и только затем упокоится.
Похоронив мужа, Вера Николаевна напишет в письме друзьям: "Живу в кабинете, где жил и скончался Ян. На письменном столе, на стенах его портреты, - не нагляжусь".
Такое совпадение: он умер в ночь с седьмого на восьмое ноября, в день октябрьского переворота. Эту дату он никогда не забывал. В год смерти он правил "Окаянные дни" для нового издания.
И еще совпадения. Он родился в год рождения человека, разрушившего ту Россию, в которой он жил и которую так любил. Он умрет в год смерти другого человека, несметными жертвами возвеличившего чуждое ему государство, но со смертью которого начнется распад этого государства. Даже те конструкции, для возведения которых столь широко применяются войны, производятся безжалостные убийства, причиняются несчетные страдания людям и которые кажутся незыблемыми, рушатся до удивления легко, и час обрушения приходит скоро даже по человеческим меркам.
А великое слово создает свой таинственный мир с непостижимыми свойствами вечности.
"Лишь слову жизнь дана: на мировом погосте звучат лишь письмена..."
"Да будет миру весть, что день мой догорел, но след мой в мире - есть!"
