Я помню большие мягкие руки. Они шелестели, когда дедушка приносил мне на ночь тёплый кефир с ложечкой сахара в алюминиевой кружке, когда укрывал меня одеялом. Они шелестели во тьме, как листья на ветру, и он напевал мне свои странные, никогда не повторявшиеся колыбельные: “Занавесочка висит, да на ней цветочки, голубые, синие у меня в садочке…”,“Муравьишко-муравей, ты беги домой скорей, ты беги-беги домой, на-на-на да ой-ёй-ёй…”
Человек-сад с настурциями, бархатцами, космеями и райскими яблочками. Изначально я помню только его: он забрал меня к себе, когда мне было всего девять месяцев. Вокруг суетились бабушки, но я всегда очень ждала, когда он придёт с работы, чтобы устроиться у него на коленях и больше никуда его не отпускать. Кто катал меня на санках зимой? Кто устроил целый зоопарк из снежных зверей вокруг катка? Кто со мной танцевал, когда я выступала перед старушками во дворе? Тогда я оборачивалась к нему и видела, как от смеха дрожат его губы и слёзы текут по лицу ручьями, но он всё равно танцевал и поддерживал меня, не стеснялся! А пока мы пели-танцевали, Зина с Анимаисой занимались незаметной для меня работой. И всегда казалось, будто они почти ничего не делают. Анимаиса была домашним командиром, а бабушка Зина – тиха, как тень. А ведь это она воспитала троих детей и нянчилась с внуками. Не без помощи сестры, конечно. И для меня стало ударом, когда я узнала, что строгая и неприступная бабушка Зина всю свою жизнь хранила под подушкой мой детский чепчик. Как я рыдала! Как я могла не чувствовать, не видеть в ней этой нежности! Дети долго бывают слепы. Иногда очень долго».
Вера ничем не была похожа на свою бабушку. Крупная, полная, с волосами неопределённого цвета и острым носом, она, однако, считала себя вполне привлекательной. Её кумиром была Вивьен Ли, и, стоя перед зеркалом, Вера часто поднимала брови, придавая своему лицу загадочное выражение. Ей это удавалось. Но в старом зеркале большого дубового шкафа отражались ещё две фигуры, одной из них была красавица-мама, актриса. Вера представляла себе, как она одевается, приводит в себя в порядок, но в этом не было никакого шарма. Подходя к зеркалу, мама уже несла в себе какую-то роль, и её отношение к собственному лицу и процессу одевания было не то чтобы прозаичным, но функциональным. Даже в гримёрной, перед спектаклем, она неудовлетворённо оглядывала себя: нужно было как можно скорее начать соответствовать тому персонажу, которым она являлась. «Маскировочный грим… обмундирование… шлем», – каждый раз говорила Вера, будь то Марина Мнишек или Жанна Д`Арк, и мама смеялась своим заразительным цветочным смехом, ибо вся она была, как диковинный нездешний цветок.
Другое дело – бабушка. Она долго смотрела на своё отражение в том же самом зеркале, вглядываясь не просто в себя, а куда-то вдаль. Затем лебяжьим движением надевала комбинацию и чувствовала, как текучая ткань струится по телу. Осторожно, с мыска, натягивала всегда непрозрачные чулки и закрепляла их пажиками: не было ни одной складочки. Открывала скрипучую дверцу шифоньера и доставала платье. Она никогда не выбирала, что сегодня надеть, она заранее это знала. Тряхнув волосами, начинала их долго и задумчиво расчёсывать частым гребнем из китового уса, потом завязывала их в большой узел на затылке и всё так же смотрела вдаль. Последние штрихи: неизменный черепаховый гребень в волосах слева, немного белой пудры, помада цвета тёмного цикламена, и маленькие японские кружочки бровей, придающие лицу удивлённое детское выражение.
А отец Зинаиды, Пётр Алексеевич, был личностью незаурядной, на Урале его до сих пор вспоминают, хоть прошло уже столько лет, внуки и правнуки тех людей, с которыми он общался, называют легендой. Это был великан и добрейшей души человек, большой шутник и любитель охотничьих историй в стиле Мюнхгаузена. С хитрым прищуром он рассказывал, как ходили соседские мужики на медведя, но не могли спокойно сидеть в засаде, всё бегали в кусты то ли со страху, то ли оттого, что с кашей лягушек поели. Или как ранней весной олень с лосем встретились и начали рогами меряться, да так страшно ругались – у охотников уши закладывало. О том, как волк валенок утащил, а потом выяснялось, что не волк вовсе, а собака. Но Пётр Алексеевич говорил так убедительно, что люди не то чтобы верили, скорее просто получали удовольствие от его рассказов.
Ну и кроме того, у него был завидный голос. Однажды, надев фрачную пару, прихватив с собой трость и даже цилиндр из шёлкового плюша, он заявился к пермскому губернатору на званый ужин без приглашения. В качестве певца. Исполнил куплеты Мефистофеля и потом сочинял гостям небылицы о том, кто он и откуда. Хозяин позвал его в кабинет и попросил представиться. И Пётр Алексеевич рассказал, что приехал издалека с просьбой вернуть в сельскую школу любимого всеми директора. Просьба была удовлетворена. Кстати, директор носил звонкую фамилию: Маркс. Когда Вера услышала это, подумала: опять прадед всех разыграл. Оказалось – правда.
«Королева Жезлов. Личная сила и власть. Человек, выделяющийся из толпы. Авторитет. Аркан обозначает, что всё складывается так, как Королева пожелает».
А было три сестры в том малом селении, где дома цвета малахита, где запах липы зависает туманом над тихой рекой, и все три, так или иначе, принимали участие в воспитании Верочки. Старшей сестрой бабушки Зины была Капитолина – бабушка Капа. Она стала главной в семье после смерти родителей. Её авторитет был непререкаем. К ней обращались за советами, её благословения просили. Всё, что она говорила, сбывалось —как хорошее, так и плохое. И было чувство, будто за спиной Капитолины стоит весь род, вся сила рода, все знания рода, накопленные веками.
Её взгляда боялись, её слов ждали, её избегали. Сёстры звали её в город, но она не уступала, до конца оставаясь в старой избе хранительницей очага. Когда она сообщала о своём визите, начиналась суета. «Капа едет! Капа едет!» – быстро передавали эту весть друг другу соседи, а Зина ставила тесто на пироги. Анимаиса металась по квартире в попытке ещё что-то прибрать. Хотя при её чистоплюйстве нигде не было ни пылинки, она продолжала метать громы и молнии и гоняла Верочку с тряпкой. И только дедушка посмеивался и приговаривал: «Да будет вам!»
И вот, наконец, всё было готово, стол накрыт, и сёстры садились на кухне и тихо ждали. Стук в дверь… Открывается большая щеколда. На пороге появляется пожилая женщина среднего роста, совершенно седая, в пиджаке, похожем на мужской, и скромном сатиновом платье, обычно в горох или мелкий цветочек. Вносит хозяйственную сумку с домашними соленьями. Затем следуют троекратные поцелуи почти без прикосновения, но крепкие, и сразу после приветствий взрослые идут обедать. А Верочка прячется в другой комнате и решается показаться, только когда из столовой слышится дружный смех. Капитолина зыркает на неё: «Ну-ко, поди сюда», – и девочка, как под гипнозом, садится рядом. Она должна рассказать бабушке Капе, слушается ли старших, ведь перед ней самая главная бабушка: директор школы и учительница истории. Получив полный отчёт о Верочкиных делах или, точнее, приняв её исповедь, Капитолина сообщает всем, что «октябрёнок следует заветам Ильича», «молодцом, молодцом», и отпускает Веру гулять. Свобода!
А девчонки во дворе спрашивают: «Ну как?» и начинают ждать, выйдет ли к ним «лернейская гидра». Такое прозвище бабушка Капа получила потому, что часто пугала детей, рассказывая им интересные истории о древнем мире. Заслушаешься! В ожидании сказок девочки начинают свою игру: они собирают с деревьев «яблочки Гесперид», которые взрослые строго-настрого запрещают есть, и с опаской оглядываются по сторонам: не выползет ли из кустов какое-нибудь чудовище.
Вместо чудовища является долгожданная Капа – ей так не хватает детей после смерти сына. И – да, она выходит в тот самый сад, где растёт тысяча деревьев, а жёлтые акации образуют каре вокруг площадки с клумбами, откуда открывается вид на колоннаду. Там, конечно, обитает покровитель муз Аполлон, он весь из мрамора, но всё равно золотой, туда прилетает лукавый Гермес, а огромная сова Афины Паллады оставляет свои следы и перья у детской песочницы…
