Вот и Мезенцев вчера еще ходил в отстиранной матерью коричневой куртке, кепчонке, еще вчера птицей прыгал по балконам и рисковал попасть под пулю, а сегодня уже сидел на дежурстве в теплой, сухой до щекотного ощущения пыли в носу комнате в опорном пункте, сидел в новой с утра полученной на складе серо-стальной по цвету полевой форме и ощущал легкую неприязнь к самому себе. Он не знал, откуда она: то ли от того, что "упаковался" в милицейскую форму и уже одним этим как бы изменил своей прежней, морпеховской, то ли от того, что смалодушничал вчера и все-таки отпустил Конышеву, то ли от того, что дежурство оказывалось таким скучным и никчемным занятием.
Никто на прием к нему не рвался, а телефонных звонков за час с лишком было всего два. Сначала пожаловались на крыс в продмаге, потом -- на невывоз мусорных баков со двора. По первому звонку он вызвал из санэпидстанции бабульку, которая заботливо посыпала углы складских помещений отравленным зерном. По второму -- "пробил" звонком "наверх", в мэрию, мусоросборник. И тут же подумал, глядя на машину, загружающую переполненные баки в свое чрево, что и первое, и второе вполне могли бы сделать и без него, участкового, но, видно, так уж мы устроены, что ищем на кого переложить груз вместо того, чтобы везти его самому.
И теперь Мезенцев ожидал звонка о перегоревшей в подъезде лампочке или о не пришедшем рейсовом автобусе. Почему-то ни о пьяных драках, которых в поселке всегда хватало, ни о грабежах по домам и подвалам сегодня никто не докладывал. Может, оттого, что они стали слишком привычны, а, может, оттого, что толку от этих докладов в милицию не было никакого.
Мезенцев уже в который раз с интересом осмотрел свою новенькую полевую форму: брюки, заправленные в краги-полусапожки, маленькие погончики с тремя крошечными алюминиевыми звездочками, висящий на гвозде бушлат с воротником из "чебурашки", то есть из искусственного меха, фуражку с кокардой, так похожей на армейскую авиационную, но только без звезды. Осмотрел кабинет, казавшийся серым и мрачным, и подумал, что нужно обязательно перекрасить сейф, полы и стены, повесить шторы, а на стены -схему участка и пару грозных графиков. Кабинет просил, умолял, чтобы им занялись. Оттого, что Мезенцев отдал все бутылки из шкафа и ящиков стола бомжу, сидящему на вечном приколе у продмага, комната все-таки лучше не стала.
На столе, кроме телефона, ничего не было, если не считать пачки газет. Их оставил почитать Шкворец. Газет было так много, что Мезенцев даже зауважал умного Шкворца. Он бы сам столько перечитать не смог. Сегодня Шкворец заступал с трех, поэтому свежих газет не было. Только вчерашние, позавчерашние, а то и вообще с прошлого месяца.
Мезенцев меньше всего хотел читать, но звонков все не было, и он развернул верхнюю из газет. Она была столичной, молодежной и, кажется, до невозможности тиражной. В глазах зарябило от мелких строчек объявлений: "Наши девочки обеспечат массаж на дому", "Если вам нравятся блондинки и вам скучно, позвоните нам", "Сауна, солярий, эрот. массаж", "Интим. услуги". Отложил в сторону, взял наугад следующий номер. Газета -- посолиднее, посерьезнее, помрачнее. "Проститутки из Украины пользуются большой популярностью на Западе". Заметка была небольшой, но, наверное, если Украину заменить на Россию, то это тоже оказалось бы недалеко от истины. Хотя бы потому, что ниже, подвалом, стоял материал о наших дурехах, выезжающих в Штаты по объявлениям служб знакомств и оказывающихся на правах рабынь. Заметка в третьей газете была уже интереснее. Оказывается, и из Штатов в Москву на заработки в крутые отели приезжают жрицы любви. Вроде обмена делегациями. Небось одна их дама -- на сотню наших, освежающих собою краснофонарные улицы Парижа, Гамбурга и прочих городов и городишек. "Набор в танцгруппу для выступления в ночных казино Зап. Евр. и др. стран". Ого, значит, не один Пеклушин этим промышляет! Значит, и в Москве? Нет, газета была почему-то санкт-петербургской. Мезенцев подивился, по какому принципу подбирал их Шкворец. Неужели по тому же, что уловил он?
Голова сама обернулась к окнам. В их серо-унылом прямоугольнике красовалась до боли знакомая картина: вылинявшая, в ржавых потеках пятиэтажка, двойная вывеска над козырьком -- "Химчистка"-"Клубничка", мощный, мрачный джип под ними и унылое безлюдье улицы. Мезенцев уж хотел отвернуться, но черная дверь под вывеской распахнулась, какие-то люди скользнули в джип, и он уехал вправо, исчез из картины. Зато в ней появилась группка девчонок. Они вышли из той же двери и направились наискось через улицу явно к автобусной остановке.
Рука рывком распахнула створку окна. Холод освежил лицо, словно по нему плеснули водой. Во дворе было сумрачно и серо, несмотря на полдень, и оттого двор казался дном колодца, глубокого-преглубокого и к тому же высохшего.
-- Де-евушки! Де-евушки! Зайдите в опорный пункт! Да-да, зайдите! -Все-таки заставил он их обернуться на крик у самой остановки.
Как назло пришел автобус -- маленький, грязный, чадящий, словно несколько фабрик вместе взятых, но все же автобус. Трое девчонок впрыгнули в него. Четверо остались и нехотя пошли на зов. Мезенцев посмотрел на черное облако выхлопа, оставленное отъезжающим автобусом, и подумал, что, может, и хорошо, что те трое уехали. Они явно были смелее остальных, раз не подчинились милиционеру, и разговора с ними точно бы не получилось.
Девчонки внесли с улицы морозную свежесть, запах дешевых духов и еще что-то, от чего Мезенцев как-то даже растерялся.
-- Это вы звали, товарищ милиционер? -- спросила невысокая девчушка в поношенном клетчатом пальто.
Она до того походила лицом на Конышеву, что Мезенцев сказал совсем не то, что предполагал:
-- Ваши паспорта? -- протянул он подрагивающую ладонь.
-- А зачем? -- удивилась все та же девчонка.
Остальные насупленно молчали, и у каждой из них было такое лицо, словно они уже заранее знали, что их здесь обидят.
-- В магазине утром кошелек у женщины украли, -- придумал Мезенцев. -- Проверяем всех.
-- А-а, утром! -- облегченно вздохнула девчонка. -- Мы час назад приехали, считай, в обед. -- И паспорт все-таки дала.
Мезенцев развернул его. Нет, фамилия не совпадала. Наверное, желание увидеть в ней родственницу Конышевой было слишком сильно, чтобы он не поддался ему.
-- Так вы не местная! -- увидел он штамп о прописке.
-- Да, я из райцентра, -- с вызовом произнесла девчонка. -- Но он ничем от вашего большого Горняцка не отличается. Такие же дома и шахты...
-- Одна шахта, -- поправила другая девчонка, похудее и повыше своей землячки.
У двух других в паспортах стоял жирный-прежирный черный трезубец.
-- Из Украины? -- удивился Мезенцев.
-- А что тут такого? -- ответила с нажимом на "г" конопатая девчушка. -- Шахтеры наши к вам ездят на заробиткы, а нам что: нельзя?
"Если б только шахтеры!" -- хотел сказать Мезенцев, но не сказал. Он еще по Крыму знал, что жизнь на Украине -- не сахар, и многие едут в Россию на заработки. Кем угодно: водителями автобусов, строителями, дорожниками, уборщицами, торговками ну и, конечно, как в Горняцке или другом городе с терриконами -- шахтерами.
-- И что ж за работа такая? -- спросил Мезенцев, хотя и без веснушчатой знал ответ.
-- За границу! Выступать! -- с вызовом ответил за нее двойник Конышевой.
-- И сколько в месяц обещают заплатить?
-- Коммерческая тайна! -- явно словами Пеклушина ответила та же девчонка, и Мезенцеву уже меньше показалось, что она похожа на Конышеву.
-- Таки вэлыки грошы, шо за пивгода можна на всэ жыття заробыты! -подала голос четвертая из девчонок, чернобровая, высокая и, пожалуй, самая красивая из них.
-- Но вам всем еще нет и восемнадцати, -- возразил, возвращая паспорта, Мезенцев. -- Вы еще несовершеннолетние.
-- Ну и что! -- вернула себе инициативу девчонка, чуть-чуть похожая на Конышеву. -- Мы же танцевать в ресторанах едем. Для этого не обязательно быть совершеннолетними.
