После этого всё и началось. Я стал замечать рядом с собой явные признаки присутствия Мориса. Я стал нервным и подозрительным. И как назло, мне никто не поверил. Мне пришлось идти к Мистеру Брайтону, а после делать вид, что я пью эти дурацкие таблетки.

Чувствуя себя не совсем полноценным, принимая таблетки, которые мне выписал психотерапевт, я решил забросить это дело сразу же, как только закончилась первая упаковка. Мари я ничего не сказал, так как был уверен, что со мной всё в полном порядке. Я был убеждён, что не сын Мориса убил ту женщину.

– У меня противозачаточные закончились. Я собиралась ехать утром. Мне нужно принять их в обед, – ответила Мари на мой вопрос, выводя меня из моей задумчивости.

Она не смотрела на меня. Мари спустила ноги с перекладины моего стула и развернулась к столу.

Я начал уже забывать, что она категорически не хочет больше детей. Несколько раз я пробовал разговаривать с ней об этом, но это заканчивалось скандалом. Мало того что я так и не находил объяснений её упрямству, так ещё и оставался виноватым. Мне хватило пару раз таких скандалов, и я больше не лез к ней по этому поводу. К тому же это было вовсе не принципиально для меня. Я был благодарен ей за то, что у меня уже есть любимая дочь.

– Во сколько ты завтра домой? Нам с Софи ждать тебя на ужин? – спросила она после продолжительного молчания.

– Мне, наверное, придётся опять завтра задержаться.

Мари ничего не ответила. Она и не ждала от меня утвердительного ответа. Мари продолжала пить чай с невозмутимым видом. Иногда это меня даже беспокоило. Она уже давно делала вид, что ей всё равно.

– Помнишь, я рассказывал тебе про Акифа, которого обвиняют в убийстве жены и сына. Так вот, недавно я узнал, что его жена говорила ему, когда ещё была жива, что видела друга своего брата в городе. Но Акиф не поверил, что тот прилетел так далеко из Иордании только для того, чтобы отомстить им за честь семьи своего друга, – сказал я, решив нарушить гнетущую тишину, которая, по всей видимости, смущала только меня.

– Ты думаешь, её брат действительно отправил сюда своего друга, для того чтобы убить свою сестру?

– Вполне возможно.

– И всего лишь из-за того, что та оказалась не девственницей и сбежала с возлюбленным? – с насмешливым возмущением спросила она.

– Не просто не девственницей. В тот момент, когда родные собрались выдать её замуж, она была уже беременной. Когда она решилась рассказать об этом Акифу, то была уже на втором месяце беременности.

– А я-то думала, что эти средневековые законы со своими убийствами во имя чести уже давно забыты.

– Ну, знаешь, сразу отменить все средневековые законы шариата невозможно.

Мари смотрела вглубь своей кружки чая и молчала. Её глаза не выражали ничего. Только хладнокровное спокойствие. Мне захотелось больше рассказать ей о том, что я узнал за этот месяц поисков. Я многое выяснил о жизни и культуре этих людей, и мне захотелось поделиться этим с ней.

– В некоторых местах ещё сохранился обычай, согласно которому родственники жениха могут перебить всю семью невесты, если та оказалась не девственницей. И суд даст убийцам только условное наказание, так как бесчестье невесты считается смягчающим вину обстоятельством для такого тяжкого преступления.

Мари приподняла бровь и посмотрела на меня, но всё же ничего не сказала. Она внимательно слушала.

– Я недавно вычитал, что в некоторых местах жестоко забивают камнями потерявших раньше замужества девственность невест или изменивших мужьям женщин. Их закапывают так, чтобы они не могли двигаться. Ну а дальше сама можешь догадаться, что происходит.

– Это бесчеловечно. Но так поступить может только человек, – нахмурившись, ответила она.

И она была права. К сожалению, такие бесчеловечные поступки и определяют нас как людей. Только люди могут убивать из-за веры, предательства, денег и зависти.

– В любом случае я не верю, что человек, настолько любящий свою жену и ребёнка, может их убить. Я просто хочу помочь ему. Мне необходимо будет опять задержаться на работе.

Мари наконец-то улыбнулась и сказала: «Я знаю».

На следующее утро она уехала раньше меня. Пока я завтракал, обдумывая, что в первую очередь мне необходимо сделать сегодня, спустилась Софи. Она опять нацепила на себя эти бесформенные тряпки. Она их называет модными. Ей уже четырнадцать лет. В её возрасте девочки уже задумываются о том, как бы выглядеть привлекательнее для мальчиков. Пытаются быть более женственными. Она же мне говорит, что я ничего не понимаю в современной одежде. Видимо, я действительно немодный, раз уж не понимаю, почему девочке в наше время непременно нужно выглядеть как мальчик.

У моей дочери были чёрные волосы, как и у меня. Стрижку она постоянно делала одну и ту же. Спереди прямые пряди до плеч, а сзади они были чуть короче. Вроде она называла это «боб». Когда она в первый раз сказала мне название стрижки, то я подумал, что это было имя её парикмахера. Я понял, в чём суть, лишь через месяц, когда она собралась снова стричься. Тогда я спросил у дочери: «Ты опять идёшь к Бобу?»

С собой она постоянно таскала очки с большими круглыми линзами. Там были обычные стёкла, так как зрение у неё было отличное. В противном случае Мари бы не разрешила их носить ей. Вот для чего ей они?! В детстве мы издевались над теми, кто носил очки. Мы все называли таких детей очкариками, четырёхглазыми, ботаниками и тому подобное. А сейчас же детишки целенаправленно делают из себя фриков. Они намеренно надевают на себя всё самое нелепое, а ещё и гордятся этим. Странное поколение.

Она постоянно носила уродливые ботинки, смахивающие на армейские. Только в совсем жаркие дни надевала безобразные кроссовки с толстой подошвой. В них её ноги выглядели на три размера больше. Она походила на диснеевского персонажа, у которого тонюсенькие ножки и огромные ботинки.

Видимо, она прочла по моему лицу, о чём я думаю. Состроив гримасу недовольства, она закатила глаза так, будто хотела сказать: «Ну что опять?» Нацепив на себя куртку и шарф, Софи поспешно направилась к двери. Её подруга уже ждала её на улице.

– Я ушла, – бросила она через плечо уже у самой двери.

– Шапку надень! – крикнул я для закрывшейся двери.

Вздохнув, я поднялся из-за стола и направился на улицу к машине.

Переходный возраст является одним из самых мучительных периодов в жизни. Как для подростка, так и для его родителей. В этом возрасте Софи думала, что она уже совсем самостоятельная. Хоть она и была всегда чересчур уж взрослой для своих лет, но, по крайней мере, раньше она слушалась меня. А я так всегда гордился тем, что у меня дочь в свои годы такая по-взрослому спокойная и рассудительная. Я всё время дивился тому, насколько она была проницательна в свои годы. Смотря на вещи сквозь свою детскую наивность, она могла разглядеть суть таких вещей, о которых я никогда бы не догадался сам.

Я часто слышал от других родителей, что пока дети не повзрослели, они видят мир удивительно правильно. Вот и Софи, пока не начала взрослеть, пугала своей проницательностью. Хорошо, что она ведёт теперь себя как нормальный ребёнок, хоть и не очень послушный.

На улице было довольно прохладно. Вчерашние лужи уже покрывались тонкой корочкой льда. Скоро совсем похолодает и всё покроется слепящей белизной снега.

По пути на работу меня никак не оставляло гнетущее чувство, которое с каждой минутой усиливалось. К сожалению, мне было уже знакомо это ощущение. Оно было частым спутником в моей жизни.

Остановившись на светофоре, я ощутил, как к горлу что-то подкатывает. Будто огромные щупальца медленно обхватывали мою шею, плечи, а затем и голову, с каждой секундой усиливая хватку. Мой череп трещал от давления, а дышать становилось труднее. Воздух просто не поступал мне в лёгкие, хоть я и пытался дышать глубже. Через минуту давление начало медленно отступать. Я почувствовал лёгкое облегчение. Это было похоже на ощущение, когда ты долгое время терпишь неудобства из-за того, что на твоём плече лежит голова спящего ребёнка. Плечо у тебя затекло, но ты не хочешь будить его, поэтому не двигаешься и терпишь. И вот, когда ребёнок наконец-то проснулся и поднял голову, ты ощущаешь отступающее давление, которое сменяется ощущением покалывающей лёгкости в плече. Это ощущение окутывало меня всего. Я почти не дышал. Мой организм будто и не понимал, что для того, чтобы остаться в живых, ему необходимо намного больше воздуха, чем поступает сейчас. Как бы я ни пытался, но лёгкие не хотели работать так, как положено. Я ощутил дурман. Паника отступала. На смену ей пришла апатия. Теперь мне и не хотелось дышать. Более того, мне не хотелось двигаться. Я чувствовал отрешённость ко всему происходящему вокруг. Я будто впитывал умиротворение. Единственное, чего я сейчас хотел, это закрыть глаза и больше их не открывать.