– Погоди, Костя, так ты про «Глорию»?! – удивился Осипов.

– Ну, конечно! А что-то не так?

– Да все так! Просто я как-то не сопоставил... И Саша Турецкий тоже в этой «Глории»?

– Разумеется.

– Так это меняет дело в корне! Я, говоря об этих

ЧОПах, вовсе не ее имел в виду. А о «Глории», извини, – Осипов раскинул руки, – кто ж не знает?! Она у нас и в лекционном курсе фигурирует. Но, говорят, к ним и соваться бессмысленно, дел на пять лет вперед...

– Кто тебя проинформировал? Лето – обычный мертвый сезон! Как повсюду... Ну, раз ты знаешь, тем более есть смысл. Короче. После кладбища все поехали в агентство, это напротив «Сандунов», я скажу точный адрес. А Саня вместе с Ириной остались еще там. Как раз же похороны того мальчика... А позже Сева Голованов, он сейчас, после гибели Дениса, директора, исполняет обязанности директора, позвонил Ирине, чтобы узнать, когда они собираются подъехать. И та ответила, что, наверное, совсем поздно, потому что они решили вдвоем отправиться в парк «Сокольники». Зачем, ты думаешь? Пивка попить! Вот, елки-палки! Помирились наконец, значит! Слава тебе, Господи! – Меркулов даже, суеверно сплюнув через левое плечо, перекрестился. – И теперь у тебя появился прекрасный шанс. Поезжай в Сокольники, там есть три точки, я их назову, где ты сможешь легко обнаружить Саню. Сделай вид, что встреча чисто случайная. Заодно с его супругой познакомишься, обаятельная женщина, хотя... ну ладно, не буду. Ну и... Вот так, Сеня, дорогой! Готов?

– Да я к черту на рога готов, только бы...

– А оно примерно так и получится! – засмеялся Меркулов и придвинул к себе лист бумаги, чтобы нарисовать члену-корреспонденту Академии план расположения пивных точек в парке «Сокольники».

– Ирка, а ведь ты здесь, со мной, никогда не была...

– Зато тобой здесь, надо понимать, давно все тропинки истоптаны, – лукаво сверкнув глазами, ответила Ирина.

Турецкий прислушался: не сарказм ли прозвучал в упреке? Нет, хотя и показалось. Это бесконечное «кажется» ему так уже осточертело, что и рад бы не прислушиваться к интонациям, да привычка какая-то противная уже выработалась. Пора отказываться, пора...

– Да... истоптано... А ты знаешь, первое мое уголовное дело расследовалось именно тут. Вместе с Костей... Потом... а! – Турецкий отмахнулся от собственных воспоминаний. – А еще, если помнишь, когда Славка вас с Нинкой отправил в Абхазию?..

– А... – засмеялась Ирина, – это когда ты разочаровался во всех своих друзьях-товарищах? Помню, Шуринька! Ну, артист! Ты скажи мне честно, вот сейчас, дело прошлое... Ты что, в самом деле тогда хотел взаправду застрелиться? И неужели сделал бы это?

– Почему – «бы»? Просто в обойме оказались пустые гильзы. Даже и не холостые патроны...

– Шурик, ну как ты мог? Ты о нас с Нинкой хотя бы подумал...

– Вот как раз потому, что подумал... Чтоб эти... козлы от вас отвязались... Ты ж их не знаешь, а я-то знал... Да ладно, чего теперь?

– Сам начал...

– Сам, конечно, извини. А, кстати, как тебе наша дочка? Кажется, ей Англия пошла на пользу.

– Я боюсь, что даже слишком. Эта ее новая манера... Категоричность, «я считаю...», безапелляционный тон... Рановато, Шурик, хотя я не против, а тоже – за.

– Но ведь взрослый человечек...

– Ты сейчас будешь сердиться, но я должна все равно признаться.

– А ты не серди меня! – засмеялся Турецкий. – Что за признание? Очередная измена мужу?! – Турецкий округлил в неподдельном ужасе глаза и стал шарить взглядом по столу, будто в поисках ножа.

– Да ты обязательно рассердишься, – не приняла его игры Ирина, – если я скажу, что Нинка тебя любит гораздо больше, чем меня, хотя я ее мать! А ты, естественно, никакая не мать! И она это в последнее время постоянно подчеркивает.

– Что я – не мать? – Турецкий захохотал.

– Нет, конечно, я говорю о том, что, по ее убеждению, ты умнее, сильнее, несмотря ни на что, добрее, может быть, по отношению к ней, менее требователен... Что еще?

– А что может быть еще, Ирка, если ты ее пытаешься терроризировать, когда у тебя со мной не получается. Но я-то не обижаюсь, а она маленькая.

– Ага, а меня, значит, вам всем можно обижать? Только потому, что я уже большая?

– Не сердись, ты обещала... И тебя нельзя. Но Нинка... А пусть она дома почувствует себя на минутку самой главной! Ну, надо ей! Это – самоутверждение, она потом будет английским подругам рассказывать, как ее здесь любят и все разрешают. Вполне возможно, в отличие от них. Рассказывать и при этом не врать, понимаешь? Такое ведь дорогого стоит!

– Я не понимаю только одного, Шурик, – печально заметила Ирина, улыбнувшись. – Кто из нас двоих больший психолог? Конечно, ты прав, а я – балда. Я все чего-то боюсь. Видимо, по старой памяти. Отложилось уже где-то в мозжечке, что опасность постоянно рядом и надо без конца оглядываться. Хотя и повода уже вроде нет... Ну, такая я, не сердись.

– А я тебя за это и люблю, понятно?.. Вот допьем, выйдем, я тебя затащу за угол, в кусты сирени, и стану целовать.

– Ага! – словно обрадовалась Ирина. – Значит, это у тебя отработанный годами маневр?!

– Ну, знаешь! – оторопел Турецкий. – Это только замужней женщине такое может в голову прийти! Вот уж не думал!

– Ну, конечно, у тебя такие финты уже давно на автомате проходят?

Он готов был обидеться, но заметил-таки чертиков, скакавших в глазах жены, и засмеялся с облегчением.

– Ирка, ты уж меня не пугай, пожалуйста, а то так и пивом можно подавиться... Чем бы тебя еще угостить?

– По-моему, – Ирина осторожно погладила себя по животу, – мне уже не пить пиво надо, а в одно заведение... Кстати, оно тут вообще-то имеется?

– Раньше было на улице. Как раз за теми кустами сирени.

– Это где ты меня целовать собирался?! – теперь округлила глаза она. – Шурик, что я слышу?! Это в твоем репертуаре что-то новенькое! – Ирина захохотала так, что на нее стали оборачиваться посетители пивного бара, а Турецкий в изнеможении просто рухнул лицом на стол.

– Счастливые люди, – услышал он низкий голос, в котором определенно сквозила грусть.

Продолжая плакать от смеха, Александр Борисович поднял голову, обернулся и увидел за соседним столиком явно знакомое лицо пожилого мужчины, одетого не совсем по времени и месту присутствия. Как-то в галстуках и шикарных сорочках по пивным не шатаются. Он и сам хоть был в черном костюме, но строгий галстук, уместный на кладбище, все же снял и сунул в карман. Но откуда лицо-то знакомо? А, все равно! И он приветливо кивнул, продолжая всхлипывать.

Встал, подошел к стойке бара и тихо спросил бармена насчет туалета, затем вернулся к столу, наклонился к уху жены и сказал, куда идти, все было рядом, в помещении. Новое время, ничего не скажешь! Это раньше – забежал за угол...

Ирина поднялась и отправилась в угол, где была занавеска.

– А ведь вы меня не узнали, Александр Борисович, – печально заметил сосед, и Турецкий вмиг его вспомнил.

– А вот и нет, уважаемый Семен Викторович, – с некоторым облегчением ответил он. – Что вас, извините, занесло сюда? Да еще при параде? На выставке были, наверное?

– Какой выставке? – не понял Осипов.

– А там, я читал на афише... – Турецкий качнул головой назад. – Электро... чего-то.

– Ах, вон вы о чем! Ну да, пришлось... попредставительствовать маленько... – Он небрежно отмахнулся от своего тягостного участия. – Настроение не то...

– Что-то случилось? – вынужден был спросить Турецкий. Все равно надо дожидаться Ирину, да и расплачиваться за стол, если она больше ничего не захочет.

– Как говорится, тяжелый семейный случай, Александр Борисович...

Турецкий вспомнил, что у Осипова где-то пять, что ли, лет назад трагически погибли дети. Кажется, сын с невесткой. Костя рассказывал, ну да... Но сейчас высказывать сочувствие по поводу события давно прошедшего было, наверное, не очень уместно. Или уже что-то новое приспело? И Александр Борисович, состроив печальную мину, покивал с пониманием.