Из России в подобные колледжи-пансионаты приезжали уже вполне сформировавшиеся девицы семнадцати-восемнадцати лет, зачастую и с аттестатом зрелости – кто поднабраться языковой базы, кто отучиться повторно последние год-два школы перед поступлением в престижные заграничные вузы. В этом, собственно, и заключалось зерно наших бесконечных терок с руководством – от зрелых, избалованных богатством девушек ожидали поведения пятнадцатилетних послушниц.

Щелчком выбросив сигарету, я медленно побрела по направлению к бледнеющему в лунном свете зданию общежития. В отличии от моего непрошенного ангела-хранителя, бросать курить я не собиралась. Дурная привычка вполне соответствовала образу жизни и, вообще, образу, который я избрала и создала себе за последние четыре года. На «пай-девочковость» в этом образе я претендовала в самую последнюю очередь. Особенно после того, как сделала себе пятое по счету тату. Кокетливое сердечко с крылышками гордо красовалось на пояснице, прямо над тем местом, где у меня обычно заканчивались кружева от трусиков.

Первое свое тату я сделала еще в девятом классе, втайне от матери – набила в дешевом салоне грубую розу на лодыжке, половина которой была сплошь серой, будто увядающей, а половина красной, с прозрачными капельками росы на лепестках. «Сик транзит глория мунди…» – загадочная фраза обвивала стебелек розы и казалась мне вершиной человеческой мудрости. Уже через полгода я поумнела, поняла, какую банальность нанесла себе на кожу, но свести татуировку можно было только лазером, что оставило бы отвратительный шрам – весьма заметный, учитывая ее размеры. А потому я пошла на компромисс и доплатила за то, чтобы хоть избитую фразу превратить в красивую алую ленточку.

«Поумнение» пришло не просто так, а вследствие моего нового увлечения философией и экспериментальной музыкой. Перечитав все, что обычно пылится на полках книжных магазинов под категорией «философия и эзотерика», я сделала себе еще две крупные татуировки – ползущего по правой лопатке красного дракона и цветок лотоса с левой стороны груди.

Мать была в ужасе. Устроила дома грандиозный скандал с вырыванием на себе волос и демонстративным паданием в обморок, и, как будто всего этого было не достаточно, на полгода лишила меня средств к существованию. Чего она никогда бы не сделала, если бы знала, что я плюну на ее карманные деньги и устроюсь на работу в Макдональдс. И уж тем более остереглась бы ставить меня в безвыходное положение, если бы предвидела, что там – в подсобке закрывшегося на ночь ресторана – в душной и жаркой темноте, я в первый раз в своей жизни предамся утехам любви.

Звали специалиста по утехам Костя Воронин. Мой ровесник, давно бросивший школу, он работал в Макдональдсе отнюдь не из-за прихоти лишивших его карманных денег родителей, а по настоящей, жизненной, Южно-Бутовской необходимости. Вследствие этой самой необходимости он был молчалив, тверд на ощупь, как грудь собаки-боксера, и мог пешком обойти все самые жуткие районы Замкадья и вернуться живым, чтобы рассказать об этом потомкам. Девственности в тех краях лишались весьма рано, а потому ко времени знакомства со мной, Костик уже успел выйти на обязательный для взрослого мужчины уровень «бог».

К сожалению, мое новообретенное женское счастье длилось недолго. Мальчик из московских подворотен подходил мне исключительно по этому самому уровню – в котором он бог. При любой попытке заравнять наши социальные и образовательные уровни, открывалась такая адская, зияющая бездна, которую не заткнуло бы ни одно мужское достоинство. А потому, не прошло и полгода, как Костик, все так же молча, утер скупую слезу и пошел окучивать другие огороды.

Оставил он о себе самые приятные воспоминания и, конечно же… новое тату! На этот раз я выбрала правое запястье – набила себе японский иероглиф, означающий стоицизм. Не так-то просто в шестнадцать лет пожертвовать плотскими удовольствиями, пусть даже и для собственной пользы.

Утешением стала предложенная мамой «загранкомандировка» – ума-разума поднабраться, а заодно и мужа себе поискать – умного, богатого, и, желательно, благородных кровей. Ну, или на худой конец, вздыхала мама, в какой-нибудь Гарвард или Оксфорд поступить. Я соглашалась – девочка я не глупая, Оксфордами меня не напугаешь, а богатого мужа найти? Ерунда! С моей внешностью это вообще не проблема. Одни только глаза цвета полевых васильков чего стоят! А волосы? За последние пару лет они у меня до попы отросли – темно-русые, густые, блестящие – хоть на парик жертвуй. Фигурой я тоже выгодно выделялась из толпы – тонкая талия, стройные ноги, рост не шибко маленький, но и не такой, чтобы отпугнуть какого-нибудь коротышку. Ведь и маленькие мужчинки бывают богатыми и влиятельными… А какого-нибудь Костика всегда можно под рукой иметь – причем в буквальном смысле этого слова…

Замечтавшись о своем будущем «мальчике-при-бассейне» – в обязательных маленьких трусиках – я вдруг споткнулась о неровно положенную каменную плитку дорожки. Пару раз беспомощно взмахнув руками, ахнула и полетела лицом вперед, успев, слава Богу, выставить руки.

– Что это было? – воскликнул по-английски молодой женский голос, где-то совсем близко от меня.

Приподнявшись на локте, я задушила стон боли, готовый вырваться из горла, и попыталась слиться с каменными плитами под моим животом.

– Наверное ветер, лапуля моя… – ответил этому голосу другой… мужской, хрипловатый и… знакомый до боли в зубах!

– Боже, Никки, если нас застукают…

– Не застукают… Они все уже видят десятый сон. Иди сюда…

Забыв о боли, забыв о содранной коже на ладонях, я рылась в своем рюкзаке – стараясь не делать лишних движений, хоть руки и тряслись.

Телефон! Мне срочно нужен мой телефон!

В принципе, я могла бы так сильно и не стараться – эти двое за кустами были настолько увлечены собой, что даже не удосужились проверить, что это там за «ветер» громыхнул костями по каменной тропинке. Что им какое-то шебуршение в сумке.

Вот он! Из внутреннего кармана я выудила тонкий айфон. Дрожащими руками настроила видеозапись, чтобы потом быстро включить… и поползла – туда, где между двумя кустами темнел проход на крошечную, уединенную полянку, о которой знали очень и очень немногие, и которую сейчас облюбовали эти двое голубков.

– Ах… ах… а-а-аххх… – бесстыдно неслось со стороны этой полянки. Сквозь густые ветви куста магнолии я уже видела чью-то светлую макушку…

Вот белая рука взметнулась вверх, блеснув в свете луны тяжелым золотым браслетом. Да это же Мисс Алисия Дженнингс, лектор по социологии – свежеиспеченная аспирантка из Принстона! Только она носит на своей руке нечто подобное! И волосы – точно ее! Она – яркая, крашеная блондинка.

Вот черт! Я затормозила, обдумывая полученную информацию. Уволить за распутство фашиста и лицемера Кронвиля – это одно. А вот подвергнуть той же обструкции Алисию, в свободное от работы время занимающуюся с нами английским – это совсем другое. Уж не знаю, что она в этом гаде ползучем нашла…

В моей памяти вдруг всплыло наше с ним самое первое столкновение – два года назад, через неделю после моего приезда в колледж…

… – Мисс Красновская, не так ли? У вас, кажется, был ко мне вопрос, сегодня на лекции… Простите, я никак не мог понять, что вы пытались мне сказать… Звучало так, будто вы предлагали мне «покрутить вашу матрешку».

Бутерброд капает кетчупом на разложенную салфетку у меня на коленях, пока я пытаюсь решить, чего я хочу больше – провалиться сквозь землю или бросится на него и откусить ему нос. В конце концов просто молча кусаю бутерброд. Ласково пригревает солнце, в уютном дворике перед кафетерием полно народу, но я еще ни с кем толком не познакомилась и социальной поддержки у меня нет. Это выражаясь интеллигентным языком. А по-простому – всем на меня нахчать с высокой колокольни. Им даже интересно, разнюнюсь я или нет.

– Ну что же вы молчите… – фальшиво подбадривает меня доктор Кронвиль. – Уверен, у вас был очень интересный вопрос. Наверняка, что-нибудь по поводу той записки, которой вы обменялись с мисс Кузнецовой…