Марта снимает очки, протирает их, не глядя на меня. Вновь водружает на нос и, чуть улыбнувшись, теперь уже более тепло, признается:

– Ей этот вопрос мы не задавали.

Понятно. Не хотят услышать то, от чего у меня самого позвоночник холодом сковывает. Что чувств со стороны Риты больше нет.

– Я люблю свою жену, – отрезаю глухим тоном и поднимаюсь из-за стола. – Если бы не любил, меня бы здесь не было.

Не дождавшись ответа, выхожу от Марты. Нужно будет крепко задуматься о том, не стоит ли прекратить все это, смирившись с обстоятельствами и непониманием.

Хотя, кажется, вот-вот грядет тот самый разговор, который и должен расставить все точки над «i». Когда и я, и Рита обнажим то, что тщательно скрываем. А уже после…

Что будет после, в данный момент я даже боюсь представлять.

– Рита, если вы будете так уклончиво отвечать на все мои вопросы, ничего не получится.

Марта смотрит на меня с молчаливым осуждением. Наверно, не будь Ян спонсором этого шоу, и психолог уже давно прекратила бы попытки со мной поговорить, сопроводив их на прощание напутствием на чистом русском. Но зная, кто платит за этот бал, она терпеливо ждет и это вызывает у меня приступ отвращения. Не к ней, нет. К собственной жизни, где люди ищут контакта с тобой не из-за того, что ты им нравишься, а только потому, что твой муж чертовски богат. Бесконечный круг лицемерия, в котором я верчусь, как запертая наглухо белка.

– Марта, послушайте, – решаю начать разговор прямо. – Вы делаете свою работу, но я хочу сказать вам честно – я не намерена обсуждать те вопросы, на которые вы пытаетесь получить ответы.

– Но это часть шоу и вы согласились в нем участвовать, – возражает она, наклонив голову и изучающе на меня глядя. – Для чего тогда вы здесь, Рита?

Для чего я здесь? Хороший вопрос, который я и сама себе задаю. И раз за разом понимаю – первоначальная цель дождаться от мужа честности сейчас перетекает в нечто совсем неожиданное. В потребность понять Яна и его мотивы. Понять саму себя.

– Мой муж решил участвовать и я последовала за ним, как поступила бы любая хорошая жена, не так ли? – отвечаю психологу и губы сами собой изгибаются в горькую усмешку.

– А вы считаете себя хорошей женой?

Снова вопрос прямиком по больному месту. Считаю ли я себя таковой? Я сделала, кажется, все, чтобы быть идеальной. Но сейчас все чаще понимаю, что чем более безупречной пыталась быть, тем дальше это оказывалось от понятия хорошей жены. Такой, какой хотела бы являться на самом деле.

– Нет, – признаюсь хрипло.

– А почему?

Господи, каким же глупым все кажется сейчас, когда говорю с этой посторонней женщиной. Глупым и простым одновременно.

– Потому что я не такая, какой хотела быть.

– И что вам помешало?

Она ловко ведет меня к тому, о чем следовало подумать уже давно. Подумать и – переоценить. С нарастающим чувством тревоги я покорно следую по пути, проложенному психологом. Хочу и одновременно боюсь прийти к выводам, теперь кажущимся весьма очевидными.

– Помешали мои молодость и глупость, – усмехаюсь устало. – А главное… моя внушаемость.

– Поясните, – мягко просит Марта.

– Моя… свекровь, – слова даются тяжело, словно каждое – неподъемная гиря, которую пытаюсь с себя скинуть. Это настоящая добровольная пытка, но я продолжаю:

– Она никогда не одобряла наш брак. Считала, что я не их круга и была абсолютно права. А я… я так боялась, что со временем Ян поймет, насколько я не вписываюсь в его жизнь, что сделала все, чтобы стать его достойной. Чтобы доказать этой женщине, что заслуживаю быть рядом с Яном.

– И у вас получилось?

– Измениться – да, – выдыхаю с болью. – Заслужить ее одобрение – нет.

– Рита, ваши отношения с мужем ведь постепенно ухудшались? Вы не думаете, что это может быть связано с переменами в вас?

А я не думаю, я уже в этом уверена. По позвоночнику ползет холодок ужаса. Что, если я сама виновата во всем, к чему мы теперь пришли?

– Что я натворила? – шепчу в ужасе и в ответ слышу успокаивающее:

– Вы забыли о важной вещи, Рита. Ян полюбил вас такой, какой вы были.

«Меня трогало в тебе все. Даже твоя наивность…»

Не дождавшись реакции, психолог продолжает:

– Скажите, вы довольны своей нынешней жизнью?

И тут я уже не выдерживаю:

– Нет! – буквально выкрикиваю в ответ, вскакивая с места. – И на этом с меня довольно!

– Никогда не поздно все изменить, – последнее, что доносится мне в спину.

Весь ужас ситуации постепенно доходит до меня, ввергая в глухое отчаяние. Вернувшись к себе, запираю дверь на ключ, не желая сейчас никого видеть. Слишком многое нужно обдумать. Слишком со многим попытаться примириться.

Я потратила годы на то, чтобы заслужить чужое одобрение. Я позволила убедить себя в собственной никчемности. Я допустила, чтобы мои мечты и цели отошли далеко на второй план. Я посвятила мужу всю жизнь, хотя он об этом вовсе не просил. Возможно, я своими же руками разверзла ту пропасть, в которую мы скатились.

Но разве мое чувство вины способно оправдать его молчание? Если все пошло совсем не так, почему он не дал мне понять, что мы движемся вовсе не в том направлении? И почему он пошел самым простым путем решения проблем, в то время как я ради него перевернула вверх тормашками всю свою жизнь?

Эти мысли мучают меня всю ночь. А наутро я делаю наконец то, что следовало сделать давно.

Впервые за годы брака, поднимаясь с постели, я не бегу покрывать свое лицо штукатуркой в отчаянной попытке замазать эти совсем не аристократичные веснушки. Я просто умываюсь и, не нанося косметики, выбираю самую удобную одежду из того, что у меня есть. К черту дорогостоящие бренды и дресс-код! Я облачаюсь в простую белую рубашку и беспородные джинсы, подвязываю волосы платком и, прихватив то, к чему не прикасалась годами, выхожу в сад.

Стоит еще совсем раннее утро. Стрелки часов едва подползают к шести. Я с молчаливым удовольствием вдыхаю свежий, влажный после дождя воздух и, расстелив плед, плюхаюсь прямо на траву, не заботясь абсолютно ни о чем.

Положив перед собой альбом, дрогнувшими пальцами его раскрываю. Годами я душила в себе то, к чему шла с раннего возраста. Свекровь считала, что профессия художницы совсем не соответствовала статусу ее сына. Только сейчас я, кажется, начинаю понимать – возможно, она боялась того, что я стану что-то из себя представлять. Что мое имя станет чего-то стоить само по себе, без приставки в виде влиятельной фамилии Григорьевых. Ведь самодостаточным человеком куда сложнее манипулировать.

Впрочем, я допустила это все сама. Но Марта права – еще не поздно это исправить.

Первый штрих выходит неловким и неуверенным. Но постепенно рука инстинктивно вспоминает все, что когда-то умела. Я и сама не замечаю, как карандаш, скользя по бумаге, воссоздает в рисунке одно из самых теплых воспоминаний. Еще один эпизод из прошлого, когда была по-настоящему счастлива.

– Ты снова рисуешь? – раздается внезапно надо мной голос и, вздрагивая, я делаю неверный штрих.

– А ты против? – ощетиниваюсь мгновенно, вскидывая глаза на Яна.

– Нет.

Он чуть медлит, словно ждет от меня возражений, потом аккуратно присаживается рядом. В его глазах стоит задумчивое выражение, причину которого спустя мгновение он озвучивает:

– Я часто задавался вопросом, почему ты бросила рисовать.

– Почему же не спрашивал? – интересуюсь вскользь, делая вид, что полностью погружена в рисунок.

– Думал, что тебе так понравилось вести светскую жизнь, что это отошло на второй план.

Я оказываюсь не в силах сдержать горький смешок. Не давая себе времени задуматься, быстро бросаю в ответ:

– Интересно, о чем еще ты думал?

Его рука ложится на мою и требовательно ее сжимает. Подчиняясь этому жесту, я поднимаю на него взгляд и тогда Ян говорит:

– Главное, о чем я всегда думал – это о том, чтобы тебе было хорошо.

У меня внутри образуется какое-то мучительно-тянущее чувство. Хочется откинуть голову назад и издевательски рассмеяться. От понимания того, как самые лучшие побуждения порой способны увести в совершенно неверную сторону. Ведь разве не хотела и я сама того же? Чтобы ему было хорошо? Но, кажется, выбрала совсем не те способы достижения цели. Я тянулась к запредельным высотам, пытаясь стать равной Яну, в то время как мне следовало быть прежде всего – собой.