У Мамы были каштановые волнистые волосы, прекрасные зубы, великолепное здоровое и беззаботное тело. Она разговаривала с односельчанами весело и добродушно, однако была в ее манере и властная непререкаемость. Тщательная ухоженность – украшения, крашеные ногти, легкие румяна, сложные прически и розовые духи́ – не лишала ее естественной прелести, но возносила над другими женщинами. Она умела себя подать. Боготворила ли она мужа? Ей нравилось быть его супругой, она любила его любить – его, великолепного, главного. Жить в отсветах его славы.

Ноам, сын Панноама, смиренно готовился стать следующим Панноамом. Ничто не разделяло отца и сына, разве что несколько лет – пятнадцать, – и мое будущее вырисовывалось схожим: ясным, прямым, благородным.

А потом появилась Нура.

А потом начались бури.

Впрочем, Нура и сама была бурей.

И сын восстал против отца.

– Не смотри на меня так, не то я забеременею.

Это было первое, что я услышал от Нуры. Мы не были знакомы, я был среди своих, а она оказалась на чужой территории; и, несмотря на шаткость своего положения, она сказала мне бархатным голосом:

– Не смотри на меня так, не то я забеременею.

Я застыл с открытым ртом, сомневаясь, что уловил смысл ее слов.

Нура с любопытством разглядывала меня своими немыслимыми зелеными глазами. Она была миниатюрной, но мне казалось, что она надо мной высится. А причиной тому были насмешливо изогнутые брови, будто нарисованные, чистые черты лица, точеный силуэт, высокомерная утонченность рук и ног, но главное – эта странная оживленная неподвижность: покой был видимостью, я ощущал в ней кипение сил, они толкали ее к действию, но она умела их усмирять, в иные мгновения эти силы выходили на поверхность, и тогда ее кожа подрагивала; они сообщали плотность и неотвратимость ее присутствию.

– Не смотри на меня так, не то я забеременею.

Мое тело тотчас отметило ее красоту: у меня перехватило дыхание, я залился румянцем и не мог шевельнуться. Я был потрясен. Я ничего не понимал. Плоть моя пробудилась, а сознание отключилось. Это был кадр первый из долгой серии под названием «эффект Нуры»: тело живет, разум спит.

Когда до меня дошел смысл ее фразы, я испугался и был готов умереть со стыда, если кто-то еще ее расслышал. Но, быстро оглядевшись, я успокоился. В этот ярмарочный день всякий занимался своим делом: один предлагал чернику, собранную по склонам холмов, другой торговал охрой, третий разложил глиняные блюда и горшки, тот сбывал мотки пеньки и крапивную пряжу, этот разворачивал полотно, кто-то расхваливал кожаные накидки, а кто-то расставил на рогоже сандалии и башмачки, не говоря уже о крестьянах, которые, насвистывая, тянулись в поля. Как я наивен! Нура – тогда мне это было еще неведомо – пускала стрелы без промаха: если бы ей хотелось быть услышанной зеваками или торговцами, она метнула бы голос вдаль; но она смодулировала его, установив наше сообщничество и близость.

Чтобы стряхнуть оцепенение, я пробормотал:

– Меня… меня… зовут Ноам.

– А я тебя ни о чем не спрашивала.

Она отвернулась от меня и увлеклась беседой наших отцов, сидевших под Липой справедливости, где Панноам обычно выслушивал жалобы людей. Пользуясь передышкой, я восхищенно разглядывал нежный легкомысленный носик Нуры, который рассказывал совсем другую историю, чем ее выступающие гневные скулы или гладкий девичий лоб. Покачивая головой, она следила за беседой старших, и это покачивание выражало то согласие, то возражение.

Я для нее уже не существовал, и очень скоро это стало для меня невыносимым.

Я коснулся ее кулачка, чтобы привлечь внимание. Она с ужасом вздрогнула, отскочила на шаг и строго на меня посмотрела – с таким выражением лица бранят нашкодившего ребенка. В ее глазах гневно вспыхнули золотистые змейки.

Не обращая внимания на ее возмущение, я настаивал:

– Ты не сказала, как тебя зовут.

– Скажу, если захочу, чтоб ты меня позвал.

Она резко отвернулась, и это означало: «Довольно. Отстань».

Никто еще со мной так не обращался! Да за кого она себя принимает, эта незнакомка?

Я топнул ногой. Она сощурилась. Я возмутился:

– Тебе известно, что я сын вождя?

– Всякий чей-нибудь да сын… – откликнулась она, пожимая плечами.

И демонстративно повернулась ко мне спиной.

Я был страшно возмущен. Прислушаться к беседе Панноама с незнакомцем я был не в состоянии, и мне захотелось отхлестать гордячку по щекам, швырнуть на землю, оттаскать за волосы и колошматить до тех пор, пока она не взмолится о пощаде. Тогда уж я не буду ей безразличен!

Почуяла ли она мой нарастающий гнев? Ее затылок и лопатки вздрогнули, будто она уловила мое состояние.

Наши отцы обнялись, и Панноам махнул рукой в сторону домов; толкнув невидимую дверь, он будто приглашал незнакомца в гости.

Девушка стремительно развернулась ко мне лицом, подошла близко, совсем близко, я ощутил ее дыхание, и прошептала грудным голосом, опустив ресницы и почти робко:

– Здравствуй, Ноам. Меня зовут Нура. Я рада с тобой познакомиться.

Я блаженствовал. Она пахла как сердцевина прекрасного цветка, ее аромат был сладким и пьянящим, с перчинкой и капелькой смолы. Мне показалось, что я вдохнул тайну.

– Привет!

Она вспорхнула, весело и проворно подскочила к своему отцу, схватила его за руку, как маленькая девчушка, и они стали спускаться туда, где дорога сужалась и бежала к берегу, огибая ивы и заросли тростника.

В тот день над белесым Озером повисла терпкая жара. Небо беспощадно голубело.

Кто она такая, эта Нура? В один короткий миг она дохнула на меня теплом и холодом, ей было пятнадцать лет, тринадцать, потом восемь. В один короткий миг я испытал удивление, любопытство, восхищение, досаду, ненависть и надежду.

Я подошел к отцу:

– Кто он?

– Тибор-целитель, лечит людей и животных, – отвечал отец.

Я не стал уточнять свой вопрос, целью которого была Нура. Я почуял опасность лихорадочного возбуждения, в которое она меня повергла.

– Зачем Тибор приходил?

– Предлагал нам услуги. Он жил в деревне на берегу Озера, в нескольких днях отсюда в сторону восходящего солнца. Деревня погибла под грязевыми потоками.

– Грязевыми потоками?

– После ливней часть холма сползла. Деревню смыло. Всю целиком.

Я встал на то место, где недавно стоял Тибор. Все вокруг было исполнено покоя и гармонии, мягко сдобрено запахами цветущей липы и располагало к созерцанию. А мне хотелось броситься на землю и расплакаться.

– У этого Тибора только одна дочь?

– Да.

На лбу отца пролегли морщины. Я подумал, что он разделяет мое беспокойство.

– Странно!

– Странно, Ноам?

– Так мало детей? И нет жены? Так живут Охотники. А не Озерный народ. Видимо, отец и дочь принадлежат к Охотникам. Варвары! Неужели ты им доверяешь?

Я внезапно осознал причину своего горя: эта девушка вызвала во мне такую бурю разных чувств просто потому, что она принадлежит к чужой расе! Конечно, под этой чистой, изящной, причесанной, ухоженной и ароматной личиной прячется Охотница! Пусть она и умеет изъясняться человеческим языком, но она Охотница! Вот почему она показалась мне чужестранкой: я почуял в ней дикарку.

Отец добродушно посмотрел на меня:

– Тибор странствует с дочерью. Во время того оползня все жители деревни погибли. Его жена и сыновья погибли тоже. Благодарение Духам, он с дочерью собирал тогда лекарственные травы в другой части долины. Это их и спасло.

Он положил руку мне на плечо.

– Их печаль беспредельна.

Я тотчас исполнился сочувствием к Нуре и объяснил себе ее дерзкое поведение желанием скрыть за ним свою тоску.

Отец с улыбкой взглянул на меня:

– Твоя подозрительность похвальна, Ноам. Всегда будь настороже. Пекись о людях, когда твой народ беспечен, будь недоверчив, когда твои люди доверчивы, будь озабочен, когда они беззаботны. Но сейчас ты ошибся. Тибор и его дочь не представляют для нас опасности. Более того, они принесут нам пользу, если поселятся у нас. Они нам пригодятся. У нас нет целителя.