На следующий день Мерроу, Брандт, Хеверстроу и я, а также офицеры с «Факельщика» и «Десяти шалунишек» на самолете ДС-3, не оборудованном даже сиденьями, вылетели в Ланкашир и после полудня оказались, вместе со ста пятьюдесятью другими летчиками, на берегу Ирландского моря, в бывшем фешенебельном отеле приморского курортного города Саутпорт.

В шесть часов нам подали прекрасный американский ужин. В восемь пятнадцать я уже лежал в постели и спал до четырех тридцати следующего полудня. Это было воскресенье. После ужина я выпил шесть стаканов вина, лег в десять и проспал до двух часов следующего дня. Мерроу спал еще дольше.

Ко вторнику я отоспался.

Должен признаться, что мне здесь нравилось. Никато вами не командовал. Всякий раз, едва открыв глаза, я начинал ломать голову, чем занять себя до наступления того времени, когда снова можно будет растянуться на постели, так похожей на уютное гнездышко, которое когда-то готовила мать. Пинг-понг? Карты? Теннис? Кино? Книги? Купание? Прогулка? Выбор был таким богатым, что я иногда часа два валялся на спине, раздумывая, на чем остановиться.

В четверг произошло плохое.

Мы так много дрыхли, что на следующее утро я проснулся только в десять часов, и то потому, что меня разбудили жалобные крики чаек. Мерроу никак не мог отоспаться и все еще сопел, как гиппопотам. В доме отдыха не придерживались определенного режима, и я решил пропустить завтрак. Я от корки до корки прочитал детективный роман с Ниро Вульфом в качестве главного персонажа, а потом некоторое время размышлял о предстоящем дне.

Мерроу наконец поднялся, и мы отправились искать дамочек, а заодно искупаться у берега, перед тем местом, где любили прогуливаться горожане, но искупаться нам не пришлось, вода оказалась холодной, а те несколько девушек, что мы видели, были изготовлены из теста, которое еще не подошло, и мы вернулись в отель к обильному позднему ленчу. Мерроу увидел объявление о назначенном на следующий день турнире по метанию подков, замысловато расписался в списке участников и уговорил меня потренироваться вместе с ним.

Я побил его в трех играх подряд. Ни единого промаха. Пять раз я надевал подкову на колышек, а раз семь-восемь бросал так, что подкова падала рядом с колышком, опираясь на него ребром.

Мерроу заявил, что если бы ему дали настоящие подковы, а не фальшивые, покрытые резиной и сделанные специально для таких вот развлечений, то он бы показал себя.

Позже он вычеркнул свою фамилию из списка участников турнира, а я, хотя вообще не собирался в нем участвовать, вырос в собственном мнении и в шутку упрекнул Мерроу в недостатке энтузиазма к этому чудесному, традиционно американскому испытанию ловкости, чем привел его в раздражение, последствия которого не заставили себя ждать.

Мне захотелось утешить его, и я предложил испробовать лечебные действия одной из городских бань; а вдруг бани в Ланкашире, как и в Японии, общие для мужчин и женщин!

Наша экспедиция закончилась неудачно. Выбранная нами водолечебница оказалась мрачным местом, где не могло быть и речи о какихто забавах. Мы застали там несколько морщинистых кляч, пытавшихся излечиться от отчаяния и распада. В раздевалках царили грязь и запустение, а здешние тараканы вели себя не менее нагло, чем сержанты.

Мы не стали задерживаться и отправились в парк с обсерваторией, и я сказал, что при виде обсерваторий всегда начинаю думать о шлемах римских легионеров, а Мерроу ответил: «Боумен, ты чересчур образован, и это не доведет тебя до добра. Ты похож на лайми». Я мог бы ответить, что тем не менее побил его в игре в подковы, но промолчал, потому что он все еще переживал свое поражение.

В гостиницу мы возвращались по Лорд-стрит – широкому бульвару, где в лучах заходящего солнца негнущейся походкой прогуливались ливерпульские рабочие, приехавшие в Саутпорт провести свой отпуск; тут встречалось много военных в форме самых различных армий мира. Я вспомнил, как Мерроу во время одного из наших отпусков в Лондоне сказал: «Слишком уж много на нашей стороне всяких иностранцев, будь они прокляты!»

Мы встретили Макса и Клинта и решили выпить перед ужином. Между нами существовала негласная договоренность не заводить в доме отдыха новых друзей. Как правило, все летчики держались своими обособленными группами. И мы и они слишком часто видели, как падают наши друзья вместе с подбитыми самолетами, и у нас не возникало желания приобретать новых, чтобы снова терять.

Линч! Все ли в порядке с Линчем? Как переживет он эту неделю?

Несмотря на решение держаться особняком, любопытство заставило нас втянуться в разговор с вновь прибывшими летчиками из Н-ской авиагруппы. Мы сидели в большой гостиной, заставленной скрипящей белой мебелью из тростника со скользкими подушками, крытыми воещным ситцем.

Что же произошло за время с прошлой субботы?

Два отмененных и два состоявшихся боевых вылета. Летчики предполагали, что наша группа участвовала в обоих рейдах и, вероятно, приняла бы участие в двух других, если бы их не отменили.

Да, а что ы слышали о Сайлдже и о Геринге?

Мы, конечно, знали, что командир одной из наших эскадрилий Уолтер Сайлдж – здоровенный детина с вкрадчивыми манерами, тот самый, что пытался нагло ухаживать за Дэфни, когда она еще была девушкой Питта, сбит во время рейда на Хюльс. Ну, а при чем тут Геринг?

Немецкое радио («Лорд Хо-Хо»[33]) сообщило, рассказывал один из вновь прибывших летчиков, что Сайлдж выбросился на парашюте и попал в плен, что в лагере для военнопленных он честил на все корки Геринга и заявлял, что наши «крепости» по-прежнему будут сбивать игрушечные самолетики этого жирного идиота, после чего Геринг поклялся отомстить группе «летающих крепостей», где служил Сайлдж.

Речь шла о нашей группе.

Слышал ли кто-нибудь лично из них эту передачу?

Нет, но они узнали от одного парня, а тот от своего знакомого – вот он-то и слушал передачу.

Кто-то сообщил новость о высадке союзников в Сицилии, но среди нас не нашлось ни одного, кто взялся бы утверждать, что высадка в Сицилии ускорит окончание войны; наоборот, мы с раздражением говорили, что новая кампания в Средиземном море сопряжена для нас с новыми людскими и материальными потерями.

Все это начинало слишком уж действовать на нервы, и я предложил было пойти поесть, когда один из новеньких вдруг спросил:

– Ну, ребята, а что вы думаете о своем новом командире?

– Вы имеете в виду Траммера? – быстро спросил Мерроу.

– Нет, нет! Настоящего воздушного волка, назначенного на днях на место Траммера. Как его фамилия, Эд?

– Какая-то коротенькая, – ответил тот, кого назвали Эдом. – Говорят, мировой парень.

– Верно, – согласился первый. – Фамилия у него коротенькая. Не то Силдж, не то…

– Может, Бинз? – процедил Мерроу.

– Точно! Бинз. Так ведь, Эд?

Мерроу поднялся.

– Ну, Боумен, теперь, я полагаю, нетрудно догадаться, почему нас отправили на отдых.

Мерроу ушел из гостиницы и вернулся только в четыре утра, разбудив меня своим приходом. Он был неестественно оживлен и похвастал, что провел время с проституткой фунтов триста весом и плавал по ней, как по Большому Соленому озеру. Он смеялся, пока не уснул.

На следующее утро я встал рано и целый день провел в одиночестве. Я отправился в местный небольшой зоопарк и долго наблюдал за обезьянами; они вели себя, как счастливые люди; я же испытывал апатию, безразличие и равнодушие ко всему, что всего лишь несколько дней назад казалось мне важным.

Пайк-Райлинг, близкое окончание смены, Дэфни – все представлялось далеким и нереальным. Здесь, в Саутпорте, я, к своему удивлению, почти не думал о Дэфни. Сейчас мысль о ней автоматически вызывала у меня рефлекс теплоты и благодарности, но сама Дэфни казалась не столько частью моей подлинной жизни, сколько чем-то таким, что я зачислил бы в разряд «и прочее». Обстоятельства могли так же легко вычеркнуть Дэфни из моей жизни, как легко могло командование перевести меня в другую авиагруппу или лишить Мерроу его надежд. Мною вновь овладело ставшее уже привычным ощущение – отдых не помог мне избавиться от него, – ощущение полной беспомощности, словно у летчика, подвешенного к горящему парашюту.