Литмир - Электронная Библиотека

Теперь я вижу лучше, чем тогда, что вот-вот собирался рассказать Киду Линчу о глубоком внутреннем разладе в своем отношении к Мерроу, о том, что не знаю, как его рассматривать – как героя или наоборот, и как мне, второму пилоту, держаться с ним в том и другом случае во время рейдов. Я хотел остаться пассивным перед лицом агрессии, а Мерроу не мыслил без нее жизни – тут было, отчего прийти в смятение. Но лишь Дэфни предстояло помочь мне увидеть все в правильном свете.

Ну, вот и о Дэфни тоже. Имел ли я право добиваться ее привязанности, если мог погибнуть в любой день?

Конечно, Кид с готовностью отвечал на мои вопросы, давал советы, но я не понял тогда, хотя понимаю сейчас, почему его слова только рассердили меня.

Однако я не стал спорить с ним, а сумел внушить себе, что не сержусь на него, глубоко сочувствую его горю, и снова вернулся к нашей прежней теме.

К концу вечера я окончательно пришел к весьма успокоительному выводу, что в моем лице человечество имеет надежную опору. Уже в постели я подумал, что надо обязательно потолковать с доктором Ренделлом и уговорить как-то поддержать Кида. Полностью умиротворенный, я погрузился в глубокий, без сновидений сон.

4

В последний день июня и без того непомерное самомнение Мерроу раздулось по двум причинам.

Его произвели в майоры.

Отделение службы общественной информации штаба авиакрыла решило послать Мерроу в Лондон для участия в специальной радиопередаче вооруженных сил, одной из серии передач для ознакомления американского народа с его геороическими сынами, сражающимися вдали от родины.

Мерроу не хотел, чтобы его принимали за новоиспеченного майора и, к общему удивлению, выпросил у Уитли Бинза, носившего теперь более благородные серебряные кленовые листики подполковника, комплект позолоченных листиков, но поношенных и потускневших[28].

Потом Базз уговорил Траммера отпустить с ним в Лондон – для моральной поддержки – второго пилота, бомбардира и штурмана корабля, а также разрешить воспользоваться для поездки маленьким английским транспортером из гаража авиабазы.

Все наши сержанты – Хендаун, Сейлин, Фарр, Брегнани, Лемб и Прайен – вышли к воротам пожелать Мерроу доброго пути.

Базз довольно лихо гнал маленькую английскую машину, но при ярком дневном свете это было не столь уж опасно – все мы, Клинт, Макс и я, если и не чувствовали под ногами землю, то хотя бы сознавали, что находимся на ней и при необходимости могли заставить Базза замедлить ход.

Всю дорогу Мерроу репетировал свое выступление по радио. Он намеревался откровенно рассказать соотечественникам, в каких условиях живут и воюют американские летчики здесь, в Англии.

Мы всячески его подзадоривали.

Я все еще упивался сознанием своей значимости и с удовольствием припомнил, как вчера, накануне рейда, сержанты обращались ко мне с вопросами и жалобами. Устроенный мною в собственную честь банкет с самопоздравлениями омрачала лишь одна мысль: в глазах всего экипажа, и особенно сержантов, Мерроу снова окружал ореол волшебства. «Неуязвимый Базз» – так называл его Хендаун. Мерроу слыл героем среди тех, кто возлагал на его героизм определенные надежды, – среди своих подчиненных. Бесспорно, в их преклонении перед ним была и доля иронии, ведь неуязвимость, которую они приписывали ему, была так важна, так жизненно необходима им самим, что они не осмеливались высказывать вслух свое истинное отношение к ней и даже высмеивали тех, кто делал это открыто.

Днем, накануне рейда, Малыш Сейлин опустился на стоянке самолета на колени, молитвенно сложил руки, как служка в церкви, и простодушно обратился к мрачно нависшим слоистым облакам: «Наш Базз, иже еси на небесех…»

Мы черпали силы из мифа, созданного Мерроу о самом себе, в то время как он раскисал все больше и больше.

Целое созвездие офицеров службы общественной информации – даже скромнейшие из них носили золотые кленовые листики майоров с большим апломбом, чем Мерроу, – усадило нас у штаба VIII воздушной армии в два «бьюика» защитного цвета, привезло к напоминающему голубятню зданию и по каким-то металлическим пожарным лестницам заставило подняться в холодную комнату с кирпичными стенами, где вокруг массивного деревянного стола стояли похожие на перегородки экраны-отражатели на колесиках. Над столом с двух штативов, как гроздья спелых фруктов, свисали микрофоны. Помятая, испачканная и затасканная форма на мне, Максе и Клинте не шла ни в какое сравнение со щегольским обмундированием штабных франтов, и стоило кому-нибудь из нас кашлянуть, как наш широкоплечий герой оборачивался и начинал хихикать. В конце концов нас упрятали за экран.

Радиопередача оказалась фарсом, тем более жалким, что Мерроу с присущей ему самоуверенностью полагал, будто способен поведать миру «всю правду». Он черпал силу в мифе, который сам же создал, и вдохновлялся верой в собственную силу. Он намеревался охарактеризовать штаб нашего авиакрыла как сборище болванов. Американские налогоплательщики, считал он, не без интереса отнесутся к его заявлению.

Клинт, Макс и я, наблюдая за радиопередачей, вернее, за предварительной ее записью (сама программа передавалась позже), – просто диву давались, таким тошнотворным ура-патриотизмом и фальшью несло от этой басни о героизме.

Передача была рассчитана на шесть минут, в ней предполагалось участие еще одной звезды. В отведенное время входили всякие вступления и отступления, объявления о следующей передаче той же серии и коротенькая беседа канцелярского полковничка из службы общественной информации на военно-пропагандистскую тему, адресованная населению внутреннего фронта, после чего на долю Мерроу оставалось две минуты – только две минуты, чтобы рассказать «всю правду».

Ему вручили заранее написанный текст.

Другой «звездой» передачи и сотоварищем Мерроу по героизму оказался воздушный стрелок-сержант с «либерейтора», он якобы сбил два немецких истребителя в течение одного рейда. Сержант почти не умел читать.

Отведенные Мерроу две минуты состояли из рассказа от первого лица о том, как он командовал нашим соединением в рейде на Гамбург во время вторичного захода на бомбежку. Автор сказки, бывший журналист, а ныне офицер службы общественной информации штаба VIII воздушной армии, черпал свое вдохновение из записей в протоколе послеполетного опроса. Его сочинение отличалось от действительности, как небо от земли; это был коротенький, бойко написанный примитив – две минуты лжи.

Из-за перегородки мы слышали, как Мерроу закончил свое косноязычное чтение и с силой шлепнул шпаргалкой по столу.

После передачи офицеры окружили Мерроу и бедного малограмотного сержанта и принялись превозносить их боевое мастерство, приближающее час победы над врагом.

Мы слышали также, как Мерроу спросил:

– А куда вы спрятали моих ребят?

Мы вышли из-за экрана.

– Потопали, – сказал Базз. – Я должен надрызгаться.

Однако командование не могло допустить, чтобы Мерроу отделался так легко. В «Зале гондольеров» гостиницы «Савой» устраивался прием в честь майора Мерроу и недоразвитого сержанта. С ними жаждало встретиться большое начальство.

– Боже милостивый! – Мерроу взмахнул руками при виде столпившихся вокруг него майоров, подполковников и полковников. – У нас в штабе, кроме этих, еще есть начальство?

Начальство нашлось. Мы встретились с бригадными генералами, генерал-майорами и генерал-лейтенантом. Полковники шныряли по «Залу гондольеров» и раболепствовали, как капралы. Большое начальство, как выяснилось, вовсе не умирало от желания встретиться с Мерроу и уж определенно не жаждало пожать руки трем задрипанным лейтенантам по имени Хеверстроу, Брандт и Боумен, от которых воняло, как от мокрых солдатских одеял; начальство умирало от жажды встретиться с буфетчиком; это позволило Мерроу и трем благоухающим лейтенантам уединиться в уголке зала и там основательно нагрузиться.

вернуться

28

Знаки различия майора.

74
{"b":"76538","o":1}