– Там военный совхоз нынче. Монашки – бабы работящие, овец для Красной Армии выращивают, шерсть прядут. Игуменья что на молитву, что на работу – всех наставит.

– Ну и зачем тогда председатель нужен? – не понял Иван. – Пускай игуменья и будет председательшей.

– Ну, хватил! – покачал головой Курманов. – Игуменья – председатель образцового советского хозяйства? Так над нами вороны хохотать будут! Нет, там солдат нужен. Есть там заведующий, из латышей – Пургаль, он больше в Череповце околачивается, а на хозяйство носа не кажет. Хочешь, заведующим туда поставим?

Николаев, представив себя начальником над монашками, покачал головой:

– Ну уж нет… Не хочу я начальником быть – ни над сыскарями, ни над монашками. Я бы сам по себе.

– Сам по себе… – задумчиво протянул Алексей. – Тут даже и не знаю. Если только землю пахать. Так сможешь ли?

– Землю пахать да зерно сеять, чтобы с голоду пухнуть? Налог-то я с каких шишей платить стану?

– Неправильно ты рассуждаешь, Иван Афиногенович, не по-советски, – твердо сказал Курманов. – Ведь что на десятом съезде товарищ Ленин сказал? Он сказал, что нужно от продразверстки перейти к продналогу. Что это означает? А то, что крестьянину будут заранее сообщать, сколько он должен сдать налога государству. Не будут все подчистую выгребать, как в войну, а столько, сколько положено. Значит – можно будет тебе и братьям твоим все излишки себе оставлять. Или в город отвезти, продать.

– Землю, Леша, мне только на корове пахать придется. Двое братьев у меня, отец, а лошадь одна на всех. Так много ли на одной-то вспашешь? Баба моя в Гражданскую одна осталась, пришлось ей надел родичам отдавать. А я лишний рот получаюсь. Нет, конечно, – поправил себя Иван. – Землю они не отбирали – хоть сегодня отдадут, а толку-то? Лошади нет, семян нет, купить не на что. А вот налог по полной катушке платить нужно. Скотину опять соломой с крыш кормить? Так у родителей уже вместо соломы земля настелена.

– Ну, Иван Афиногенович, потерпеть нужно. Сам видишь, что творится. Не получится, сам понимаешь, чтобы все и сразу. В Поволжье голод такой, что сами люди солому едят с корой напополам.

– А я слыхал, что уже и людей едят. В поезде рассказывали – мамаша младшего сына сварила, чтобы остальных детишек спасти. Там голод, а у нас нэпманы в ресторанах сидят, вино пьют, жрут в три горла, с девками лижутся. Как подумаю – зло берет! Мы что – за это воевали? За то, чтобы какая-то сволочь на нашей крови да нам же на шею села?

– А меня, думаешь, не берет? – посмотрел ему в глаза Курманов. – Меня иной раз так берет, что думаю – вывел бы свою бригаду да так вдарил по всем нэпманам. Только, Афиногеныч, не может сейчас Советская власть без нэпмана обойтись. Нэпман, он как посредник между селом и городом. Вон в Череповце – пять сапожных мастерских появилось, две механические. С древесиной работа пошла. А что было после войны? Двадцать пять лесозаводов в уезде да сто в губернии – а все стояли! За полгода почти все запустили. Скоро механический завод восстановим, работа у людей будет. А нэпман… Временная это мера. Ну, как только государство сильнее станет – отомрет он, нэпман, как класс отомрет. Понятно, воевал ты, кровь за Советскую власть проливал. Так не ты один. Закончилась война, работать надо. Потерпеть нужно, чуть-чуть. Иван Афиногенович, дольше терпели.

– Дожить бы…

– Ничего, доживем. Эх, деньжат бы немножко! Тогда и литейный завод можно запускать, судостроительный подремонтировать. А там, годик-другой, сами будем деньги зарабатывать. Глядишь, наш Череповец не хуже других губцентров станет!

– А вы клад найдите, – усмехнулся Иван.

– Клад, Афиногеныч, штука хорошая, – кивнул Курманов. – Я когда в госпитале лежал, книжки читал. Вот интересная попалась. Там про моряка одного рассказывалось – уже и не помню, не то Данзас, не то Дантес, кажется. Его в тюрьму безвинного посадили, а из соседней камеры старый аббат, игумен, по-нашему, дырку к нему проковырял, а потом парню про клад рассказал. Дантес этот в тюрьме двадцать лет просидел, потом сбежал. Только, – вздохнул Алексей, – половина листов у книги выдрана была. Не знаю, нашел он клад или нет. Надо бы поспрашивать кого-нибудь, не знают ли эту книгу.

– Так ты жену спроси. Сам же говорил, что она у тебя училкой работает, – предложил Иван.

– Н-ну, жену спрашивать вроде и неудобно, – замялся Алексей. – Я, как с делами разберусь, сам в библиотеку схожу. Мы недавно из помещичьих усадеб книги изымали.

– Книжку про клад почитаешь, сразу поймешь, где клад найти!

– Ну, пусть себе клад лежит, как лежал, – отмахнулся Курманов. – Есть у меня идея получше. Задумка, понимаешь ли, появилась, где деньги взять. У нас ведь губерния земледельческой считается. Денег в казне – с гулькин хрен. Придумал я ипподром открыть.

– Ипподром? А это что такое? – спросил Иван, вспоминая, что где-то он такое слово слышал, но где – не мог вспомнить.

– Ну, это когда лошади наперегонки бегают… – попытался объяснить Курманов.

– А, лошадиные бега, скачки, то есть, – понимающе кивнул Николаев. – Помнится, когда в Гатчине стояли, поручик Шамин деньги казенные на скачках просадил, не на ту лошадь поставил. Пошел, застрелился с горя. Хочешь, чтобы нэпманы на лошадей деньги ставили, а доходы в губернскую казну?

– Сразу видно – бывалый ты человек, догадался! – удовлетворенно воскликнул Курманов. – Но, – поднял он вверх указательный палец, – дело не только в доходах! Жеребцы, которые на скачках побеждать будут, это же лучшие производители. У нас после Гражданской лошадей осталось вполовину того, что при царе было. Зачем кобыл под кого попало подставлять? Так, глядишь, годика за два, за три, мы все конское поголовье восстановим.

– Ну, Алексей! – с восхищением покачал головой Иван. – Мужики сами будут за хорошего жеребца приплачивать. Только … – с сомнением покачал он головой. – Для скачек-то вроде дорожки особые нужны, трибуны сколачивать. Опять-таки, деньги нужны, лес.

– Так ведь не все сразу. Мы зимы дождемся, устроим бега прямо по Шексне-реке. В газете пропишем, местные ячейки озадачим, волостным исполкомам прикажем, чтобы до сведения народа довели – так, мол, и так, в воскресенье лошадиные бега. За первое место, допустим, яловые сапоги, за второе – еще что-нибудь… Ну, по сусекам поскребем, отыщем. Хомуты на складе видел, седла тоже сгодятся. Расходов почти никаких, а мужикам – и почет, и польза. Зато будем знать лучших кобыл и жеребцов. А кто нам помешает ставки на лучших коней принимать? Я уж и в Питер ездил, смотрел, как там ипподром работает, как ставки принимать – ничего сложного. Для начала безо всяких тотализаторов обойдемся. Билетов в типографии напечатаем, кассира посадим потолковее. А уж потом, когда какая-никакая денежка появится, можно и о самом ипподроме подумать, о ставках. Я с Тимохиным говорил. Иван Васильевич поначалу на дыбы – ты, Алексей, коммунист, бригадный комиссар, как о каких-то скачках говорить можешь? А я ему – так мы же с нэпманов деньги-то собираемся брать. Рабочий да крестьянин на ипподром не пойдет, а почему бы у «совбуров» лишние деньги не забрать? Все равно пропьют да на баб истратят. Подумал Иван Васильевич, подумал и говорит: а прав ты, пожалуй!

– А что, пойдет ведь мужик-то, – прикинул Иван. – Зимой все равно делать нечего, а ежели подарки пообещаете. У нас в волости, помнится, мужики на интерес да на пузырь самогона состязались – чья лошадь лучше. Да, Николаич, ты – голова!

Алексей, явно польщенный похвалой, слегка качнулся на табуретке:

– А мне, Иван Афиногенович, понимаешь ли, еще кое-чего хочется…

Курманов смущенно замолчал, видимо, не знал – стоит ли говорить или нет?

– Ну, договаривай, раз начал, – попросил Иван, которому стало любопытно – чего же хочется Лешке, уже ставшему большим начальником в губернии – народным комиссаром стать, что ли? Может, к звездам взлететь?

– Мне, Иван Афиногеныч, учиться хочется, – выпалил Алексей и зарделся, как девка: – Понимаю, что староват. Поздно в тридцать лет на учебу идти, но все-таки…