– А как же великий правитель румов Искендер? – спросил Заганос. – Он был очень отважен.
– Отважен, как и ты, мой друг, – улыбнулся евнух. – Но румы давно выродились. Они недостойны своего великого предка. А их союзники франки хоть и более смелы, но не станут отдавать свои жизни лишь затем, чтобы помочь румам. Франки не глупы. Вот почему я думаю, что никто не нападёт на наши корабли.
– И всё же я выставлю дозоры на нашем берегу вплоть до выхода из залива.
– Это разумно.
Оба ненадолго замолчали, глядя, как волны залива блестят в сумерках, а затем Заганос сказал:
– Хорошо, что ты здесь. Хорошо, что наш повелитель позволил тебе сопровождать его, а не оставил в Эдирне.
– Я тоже очень рад этому, – ответил Шехабеддин и добавил совсем тихо: – Иногда мне кажется, что на его решение повлияла лишь одна моя беседа с ним. Я сказал, что у нашего повелителя сердце Искендера и что он рождён повелевать румами. Я сказал, что столица румов покорится Искендеру и что я хотел бы своими глазами увидеть, как новый Искендер явит себя.
Заганос нахмурился:
– Что? Ты ведь всегда говорил, что новый Искендер – это я.
В его голосе слышалось что-то похожее на ревность, поэтому евнух примирительно улыбнулся:
– Ты тоже Искендер.
– Но разве может быть два Искендера? – продолжал хмуриться друг.
– А почему нет? – Чтобы Заганос перестал обижаться и дослушал, Шехабеддин встал напротив него и заглянул в лицо, ещё достаточно различимое, несмотря на сгущающийся мрак. – Разве не может в одной и той же стране быть два героя одновременно? И это не значит, что один из них менее достойный.
– В самом деле?
– Конечно. Нет смысла рассуждать о том, кто истинный Искендер, потому что истинный Искендер давно умер. И раз на нём была милость Аллаха, то душа этого героя конечно же в раю. Искендер уже не вернётся в этот мир. Но в этом мире могут родиться люди, похожие на Искендера, и их ждёт похожая судьба, потому что герой всегда себя проявит. Я всё так же верю в тебя, мой друг.
– А я уж подумал, что ты нашёл себе нового Искендера, – хмыкнул Заганос.
Как видно, он ещё сомневался, поэтому Шехабеддин положил руки ему на плечи, чуть потянулся вперёд и прошептал другу в самое ухо:
– Заганос, ты знаешь, что я люблю тебя больше всех. Даже больше, чем нашего повелителя, хоть это и неправильно, потому что любовь к повелителю должна быть выше всех других привязанностей. Я назвал нашего повелителя Искендером, потому что хотел быть здесь с тобой. Я хотел своими глазами увидеть, как ты одержишь победу и получишь заслуженную награду. К сожалению, ты не сын правителя и потому трон румов тебе придётся отдать другому, но в тебе есть сердце Искендера. И ты проявишь себя, я знаю.
Заганос улыбнулся и так же тихо спросил:
– Мне кажется или меня пришла проведать луноликая Ширин?
Шехабеддин отпрянул, запоздало сообразив, как это нашёптывание выглядит со стороны и что он, кажется, забылся. Евнух – не мужчина, но может хотя бы притвориться им, вести себя по-мужски, а теперь сам не заметил, как стал играть в женщину.
С Шехабеддином это иногда случалось и уже породило множество шуток при дворе – не только о Шехабеддине, но и о его друге тоже. Даже Мехмед, наслушавшись пересудов, любил повторять с улыбкой: «Заганос мне как второй отец, а Шехабеддин – вторая матушка». Хорошо, что Заганоса шутки забавляли, а не досаждали ему и что продвижению по службе все эти пересуды нисколько не вредили.
– Наш повелитель очень хорошо придумал переправить корабли по суше, – произнёс Заганос нарочито громко, чтобы слышала свита. – Наверное, я тоже должен что-нибудь придумать, чтобы не отстать от него. – Следующую фразу он опять произнёс тихо: – Может, попытаться сделать под стены румов подкоп? Как думаешь?
– Мой Искендер, – восхищённо прошептал евнух.
* * *
Оказавшись в Турции, Шехабеддин временами опасался, что его походка, движения рук, манера улыбаться и смотреть по сторонам покажутся кому-то слишком женственными. И даже спустя двадцать пять лет службы при турецком дворе евнух продолжал беспокоиться об этом. А виной всему было обучение, которое пришлось пройти – обучение на виночерпия.
Виночерпий должен уметь не только разливать вино, но и развлекать. Он нараспев рассказывает стихи, играет на музыкальном инструменте, танцует. То есть делает всё то же, что делала бы наложница, чтобы развлечь господина. Но женщина развлекает лишь одного, правила ислама запрещают ей явиться в собрание мужчин, а виночерпию это не воспрещается. Именно для этого он и нужен – развлекать собравшихся на пирушку и прилагать все усилия, чтобы те, кто его видит и слушает, перестали задумываться о том, что перед ними вовсе не женщина.
Если с виночерпием заговаривают, он поддерживает беседу и отвечает шуткой на шутку. Даже может позволить себе кокетливые улыбки, если хозяин не ревнив. А если собеседник затеет смелую игру и начнёт признаваться в любви, виночерпий обязан эту игру поддержать, изображая жестокую неприступную кокетку.
Вот почему виночерпием мог стать не каждый, а лишь тот, в ком не слишком явственно проявляются мужские черты. Лицо виночерпия всегда миловидно, голос – нежен, а все движения – изящны.
Шехабеддин, которого в то время называли Шихабом, вполне годился для подобных игр. Но не будь Шехабеддин евнухом, его вряд ли купили бы, чтобы обучить на виночерпия и впоследствии перепродать. Покупатель сказал бы: «Когда он обучится, ему уже исполнится шестнадцать, голос огрубеет, борода попрёт. Что тогда делать?» Однако из-за операции, проведённой в двенадцать лет, у кандидата не появилось даже усов, а голос и не думал ломаться.
Сделку оформили быстро, работорговец Фалих получил деньги и отбыл восвояси, а Шихаб стал собственностью нового господина, у которого была целая школа виночерпиев.
В ней обучалась дюжина учеников, которые поначалу посмеивались над новичком, выглядевшим не мальчиком, а юношей.
– Шихаб, ну ты и высоченный! – говорили они. – Как ты сможешь изображать женщину? Разве только жену дэва9.
– Сколько тебе лет? – спрашивали другие. – Когда ты закончишь учиться, то будешь совсем старый. Станешь развлекать собрание стариков?
Шихаб не обижался на эти шутки и не думал о будущем. Зачем думать о том, что от тебя не зависит? Его куда больше занимало настоящее, а тупая покорность уступила место покорности осмысленной. Почему бы не покориться, если в обучении есть приятные и интересные стороны.
Когда евнух рассказывал сам себе содержание сочинений известных поэтов, которые придётся пересказывать для наставника, то временами увлекался и представлял свою мать, которая рассказывает сыну сказку. В такие минуты получалось забыть, что мать потеряна навсегда.
По этой же причине, когда Шихаба учили играть женщину, ему нравилась такая игра. Он представлял, что это не он, а его мать перебирает струны саза, поёт, улыбается. И чем точнее удавалось её изобразить, тем сильнее он ощущал, что она сейчас находится рядом. Шихаб не видел её, но видел выражения лиц тех, кто на него смотрит и оценивает. Наставники видели перед собой женщину! И если они её видели, значит, она приходила. Почти по-настоящему. А ведь господин Алим был уверен, что его бывшему рабу такое не понравится.
Незаметно летело время, Шихабу уже исполнилось шестнадцать, и именно тогда его впервые предъявили покупателю. Раньше, если в «школу» приходил покупатель, евнух оставался в дальних комнатах, потому что был ещё плохо обученным учеником. Теперь же его посчитали достойным и вместе с прочими вывели во двор.
Пришёл молодой богатый господин в белых марких одеждах и дорогой обуви. Все ученики выстроились во дворе в ряд, и евнуху, который когда-то проходил через нечто похожее, стало ясно, что случится дальше.
На этот раз покупателя не заботило, может ли раб цитировать Коран и складывать в уме числа. Покупатель вглядывался в лица и спрашивал у того или иного раба: «Как тебя зовут?» – но не затем, чтобы узнать имя, а чтобы вслушаться в звук голоса и решить, приятен он или нет.
