- Франц Казимирович, а вы так и не поинтересовались этим каторжником Масальским, - снова повернулся он к Богушевичу, - и не спросили, почему я к Горенко еду. Мой дядька каторжник остановился у Горенко. А мне весточку прислал. Письмо написал... по-польски. Думает, я понимаю. Чудак.

Выехали на тракт. Он неширокий, только двум встречным возам разъехаться, с обеих сторон обсажен дубами. Ехали, как по зеленому коридору. Время от времени с дубов срывались желуди и падали на бричку. Немало валялось их и на дороге; они падали мокрые, не высохшие от росы, примета близких осенних холодов. Листва на дубах еще висела крепко, не осыпалась, не пожелтела даже. С ясеней и лип листья уже облетели. Извозчик поймал ясеневый лист, поднял вверх, показывая седокам, а потом долго любовался им, поворачивая в пальцах.

- Красиво умирает дерево, - сказал извозчик.

- Оно не умирает, а засыпает на зиму, - поправил его Масальский.

- Умирает. Каждый год умирает, а весной нарождается. А за жизнь свою листьями, как золотыми рублями, расплачивается.

- Мистика, - сказал, как хлестнул, Масальский. - Примитивная мистика простолюдинов.

- Золотыми рублями расплачивается за жизнь свою, - повторил Богушевич и коснулся плеча извозчика. - Спасибо.

- И вам спасибо, - не оглядываясь, закивал головой извозчик. Ясеневый лист он спрятал в карман.

Масальский принялся делиться последними губернскими новостями - за день до этого вернулся из Чернигова. Рассказал про планы уездного земства: собираются строить шоссейную дорогу, позлословил насчет старого известного черниговского адвоката, который невероятно долго выступает в суде.

- Когда у него спросили, к чему такие длинные выступления, он ответил: "Чем дольше я буду здесь говорить в суде, тем больше времени мой клиент будет на свободе". - Масальский засмеялся, толкнул коленом Богушевича. Как, майн герр, здорово?

"Хоть бы скорее уже до Горенко доехать, - думал Богушевич. - И такой пустозвон решает судьбы людей". Помянул недобрым словом и Кабанова: не задержал бы его - не встретились бы с Масальским. Так хотелось взять этого болтуна за узкие плечи, приподнять да пинком в зад... Извозчик будто почувствовал настроение Богушевича, стал погонять лошадь. Она побежала мелкой рысью, затарахтели колеса, и Масальский примолк. А если начинал по разумению извозчика неприятный для Богушевича разговор, старик, точно нарочно, принимался громко понукать свою конягу, чмокать, а то и сам начинал что-нибудь рассказывать. Но Масальского это не останавливало.

- Я вот припомнил, ваше ясновельможество, - повернулся он на сиденье, - как однажды у председателя суда господина Ланге философствовали о законе и роли судьи... Хотя разговор был приватный, неофициальный и все мы были немного под шафе, а все же ваша идея, я сказал бы, с прицелом на беззаконие. Помните?

- Не помню, - сухо ответил Богушевич; он и правда не помнил, что на каком ужине говорил.

- А я помню, - обрадовался Масальский, как школьник-фискал, подсмотревший нечто недозволенное у товарища. - Господин председатель утверждал, что только тот судья, прокурор, следователь превосходно исполняет свои обязанности, кто строго придерживается буквы закона, кто руководствуется только нормами законности. Так? А вы что говорили? А вот что: судья, мол, должен смотреть дальше закона, быть впереди официальных идей, должен предвидеть новые веяния в обществе и, если закон не отвечает новым идеям, новой морали, то его нужно обходить. Говорили?

- Может быть, и говорил. Что в этом крамольного?

- Так же думают и наши социалисты. Идеология якобинцев накануне якобинской диктатуры. Между прочим, я пишу научный трактат на ту же тему. Я думаю посвятить себя науке, попасть на кафедру университета... Так вот, кто есть судья? Судья есть человек, призванный проводить в жизнь законы и следить, чтобы все люди действовали согласно закону, - это положение красной нитью проходит через весь мой трактат. - Лицо Масальского загорелось, пухлые красные губы дрогнули в усмешке. - Дорогой коллега, не будете же вы спорить с тем, что судьи призваны стоять на страже государственности и законности и в своей деятельности руководствоваться только законом. Хорош он или плох, справедлив или несправедлив, исполнять его обязаны все. Мы - судьи, прокуроры, следователи - не можем нести ответственность за те законы, которые мы не принимали и не устанавливали. Так? Верно? Можно найти примеры и в истории. Вот во Франции судьи, служившие при королях, судившие по королевским законам, служили и судили по тем же законам и при якобинцах и при империи. Это наша работа, служба, про-фес-сия! Как у врача, у тюремной администрации, у палача, наконец. Палач рубил головы революционерам, а потом отрубил голову самому королю. А потом снова революционерам рубил. Диалектика природы!

- Судья и палач... Ну и сравнение, - раздраженно сказал Богушевич. Палач - это механический исполнитель, он обязан исполнять приказы. А судья применяет закон к конкретному случаю. Всякий закон, даже хороший, демократичный, можно толковать по-разному. Вот честный, добросовестный судья и должен, применяя закон, учитывать не только его требования, но и общественные условия, идеи, сложившиеся в обществе и завладевшие им. Нельзя слепо применять нормы закона, каждую из них надо брать под сомнение - не устарела ли она, не противоречит ли общественной морали.

- Нет, - рубанул рукой воздух Масальский. - Закон не подлежит обсуждению, а тем более не может браться под сомнение. Это ж черт знает что было бы, если бы каждый судья, прокурор начали по-своему его толковать. Разве мы, блюстители закона, виновны в том, что нам приходится его применять, даже когда он устарел?

Богушевич замолчал и с досадой подумал: "Опять влез с ним в этот дурацкий спор. Сколько раз зарекался поддаваться на его шпильки, связываться с ним".

- Не понимаю вас, ясновельможный, - вскинул руки Масальский, - его излюбленный жест. - Если согласиться с вами, то что же это будет? Каждый станет сам определять закон и толковать его в свою пользу! Даже социалисты и те за порядок и законность.

- Господин Масальский, - оживился Богушевич, и глаза его загорелись. Представьте, что социалисты пришли к власти. Что бы вы им тогда сказали? "Мы, мол, не виновны, что вас на каторгу посылали, мы исполняли закон. У нас такая профессия". Так? А знаете, что бы они вам ответили? "Вы защищали преступный (в их понимании) порядок, и его защита - преступление". И вас самих на каторгу.