- Я тоже так думаю. Уж если мстить, шла бы в революционерки. Бомбу кинула бы в кого-нибудь, глядишь и в учебник истории попала бы.
Вошли во двор тюрьмы - это была небольшая утоптанная площадка. Трава там уцелела только вдоль изгороди. Двое арестантов выносили из камеры на жерди парашу - деревянный ушат с ручками, через которые и была продета жердь. Они еле-еле передвигали ноги, выгадывали время, тянули его, в камеру возвращаться, конечно же, не хотелось. В холодке возле стены сидел голый по пояс арестант и искал вшей в снятой с себя рубахе. Найдя, не давил, как обычно, ногтем, а щелчком сбрасывал на землю. Рядом лежала метла - перед этим он подметал двор.
Потапенко не выдержал:
- Что ты своих вшей разбрасываешь?
Арестант, лысый, с редкой бородкой, делавший вид, будто не заметил следователей, - не то пришлось бы встать, ответил:
- Разве ж это, браток, воши, когда их горсть в калоше. Воши, когда в онуче их целая куча.
- Черт паршивый, - засмеялся Потапенко и этому веселому, складному ответу и хитрости арестанта, - прикинулся, что говорит со своим братом-арестантом.
В коридоре тюрьмы, как во всех тюрьмах, сильно воняло карболкой. В конце коридора, в углу, был разостлан войлок, там прошли бесшумно, как по траве. Вошли в камеру для допросов, сели на лавку. В соседней камере кто-то пел надрывным голосом:
Загубили судьи, загубили,
Загубили молодость мою,
Золотые кудри мне остригли,
Посадили в темную тюрьму.
На реке весною лед растает,
Все деревья пышно зацветут,
А меня отсюда под конвоем
На далекий север повезут.
Потапенко подошел к дверям, стукнул по ним ногой, крикнул в "глазок":
- Эй ты, певун, распелся. А ну, замолчи!
Певец замолк.
Привели Тыцюнника. Чернявый парень, подстриженный в кружок, с казацким чубом, в сапогах с наполовину оторванными подковками, которые, когда он шел, звенели, как шпоры. Руки он держал в карманах широченных казацких шаровар.
Сперва допрашивали, не записывая, вел допрос Богушевич. Тыцюнник ничего не скрывал, говорил все, как на духу, как на исповеди у батюшки... Шел ночью пьяный с гулянки, расставшись с приятелями, полез в карман посмотреть, сколько осталось денег с получки, не нашел ни копейки, весь заработок, что получил в тот день, пропил. Домой идти побоялся - батька отлупцует. Вот и решил разжиться деньгой. Выбрал в темном месте возле рынка лавку, железякой сломал замок, в лавке покидал в одеяло все, что под руку попалось, - туфли, ложки, сковороды, штуку плиса... Вскинул на плечи и понес. Сторож тут же его поймал и отвел в участок... Дело проще простого. Не было бы взлома, отправить Тыцюнника к мировому, и на том конец.
- Я - маляр, - ответил парень на вопрос, чем он занимается. - С дядькой Киреем по найму ходим. В ту среду эту тюрьму белили, трещины в стене заделывали.
- Есть заработок, а крадешь, как бродяга бездомный, - вступил в разговор Потапенко. - Из-за тебя торчи теперь в этой вонючей яме.
- Не вы же, пан торчите, а я, - бесхитростно ответил Тыцюнник.
- А, ты еще и огрызаешься! - оскорбился Потапенко. - Вот посадим тебя сейчас в карцер, посидишь без хлеба и воды. Ишь ты, ворюга.
Тыцюнник испуганно оглянулся на Потапенко, понял, что рассердил пана следователя своей невольной дерзостью, и уже готов был каяться, на колени встать, но Богушевич, увидев, к чему идет, заговорил с ним как можно спокойней и ласковей, а Потапенко сделал знак помолчать.
- Послушай, - сказал Богушевич Тыцюннику, - значит, ты нес получку домой и не донес. Деньги ты отдал бы матери?
- Ага.
- А большая у вас семья?
- Семеро ребятишек да мать с отцом. Отец хромой.
- Вот видишь. Они же ждали твоих денег. А ты прогулял, пропил их с дружками.
- Нет, пропил я мало. Верно, вытащили. Из кармана. А батька сильно дерется. Я боялся, что бить будет.
- А раньше крал?
- Нет, вот вам крест, что не крал. Разрази меня гром, коли вру.
- Я и вижу, что хлопец ты неплохой, верю, что не крал раньше. И, конечно, не хочешь, чтобы тебя засудили?
- Не хочу, пан, не хочу.
- А по закону за кражу со взломом полагается тюрьма, - растолковывал ему Богушевич. - Вот если бы ты просто украл, не ломал бы замок, ну, посидел бы месяц-другой - и только.
Тыцюнник с недоумением вперил растерянные глаза в Богушевича.
- Пан, так лавка-то была на запоре. Как же украдешь, коли замок висит? Ломать надо.
- А может, ты забыл? Может, не было заперто? Может, и замка не было? Бывает же так: закроет приказчик лавку, а запереть забудет. Бывает?
- Так я же и пробой вырвал вместе с замком. Была лавка замкнута, была.
- Дурень, - постучал себя по лбу Потапенко, догадавшись, куда клонит Богушевич. - Валенок, сапог, лапоть! Не было замка, открыта была лавка. Понял?
- Пан, кто дурень? - не понял Тыцюнник. - Был замок.
- Ты пьяный был, когда в лавку лез? - взялся за него Потапенко.
- Ну, был.
- Вот, дурень, и не помнишь, был там замок или не был. А лавка была не заперта. Дошло до тебя теперь?
Потапенко не терпелось скорей кончить это дело. Если бы Тыцюнник сам настаивал на том, что не совершал взлома, на этом бы все и прекратилось, передали бы дело мировому, которому подсудны мелкие кражи. А Тыцюнник не понимал, чего от него хотят, не догадывался, что спасают от куда более тяжкого наказания. Он не знал, кто из этих панов главный начальник, а потому боялся обоих и старался угодить и тому, и другому. Однако больше доверял этому, с усами, лобастому пану с такими участливыми и насмешливыми глазами. Так и не поняв, чего от него добиваются, почему не верят его признанию, спросил у Богушевича, как бы советуясь:
- Да как же я скажу, что не было замка, коли я его железякой сбил?
- А очень просто. Ты шел, присел на крыльце лавки. Увидел - лежит замок и пробой, и мешок какой-то лежит. Кто-то другой до тебя еще замок сломал, товар в одеяло сложил. А ты этого вора спугнул. Вор убежал, а ты поднял узел и пошел.
- Ой, пан, неужто так и было? - вытаращил глаза Тыцюнник. - Неужто я пьяный все перепутал?
- Перепутал. Так и было все, - сказал Потапенко.
- А как же вы, паны, об этом узнали? Кто вам рассказал?
- Уж рассказали. Мы все знаем, - сказал Потапенко.
- А коли так было, меня домой отпустят?
