Владимир Хлумов
Листья московской осени (фрагмент)
"Можно было бы представить себе поистине божественную религию, если бы основой ее было милосердие, а не вера." Лей Хэнт
Вместо предисловия
Глава I. Ленинградская история
Глава II. Русские мальчики
Глава III. Все тайное
Глава IV. Московская полночь
Глава V. Сон Навуходоноссора
Глава VI. Сливки
Глава VII. Кирпич
Глава VIII. Мироедовский поцелуй
Глава IX Явление.
Глава X. Разлука.
Глава XI. Предпоследняя.
Глава XII. У Никитских Ворот.
Эпилог
Вместо предисловия
Сейчас здесь, за границей, я обнаружил удивительную вещь - отсюда невозможно писать о нашей Российской действительности в фантастическом ключе, т.е. используя ,как обычно я делаю, некий фантастический прием. Это оказывается совершенно ненужным по одной простой причине - сама Россия и вся ее внутренняя жизнь представляются отсюда неким нереальным, несуществующим в природе, явлением. Это все равно что описывать ,как спит человек, а ему снится сон, будто он спит и видит фантастический сон. Получается масло масляное, претящее минимальному художественному вкусу. И, следовательно, та история, которая будет дальше рассказана, а она еще не написана, конечно, будет совершенно невыдуманной, а тем не менее, мне ее написать хочется, точно она есть сплошное произведение фантазии, игра ума, феерия. И коль скоро мне ее так хочется донести читателю, то уверяю, она будет интересной в не меньшей степени, чем любое приключенское чтиво. Тем более, что написана она будет очень быстро, ведь мне ничего не надо будет придумывать, все герои суть реальные люди, все события - действительны.
Итак, главный герой располагается в России. Человек он уже, как и я, немолодой, лет сорока, и во многом мне близок, и во многом на меня похож, но ,всеж-таки, это человек другой, и это станет тут же ясно по той откровенности, с которой я буду его описывать, и с которой совершенно невозможно говорить о себе. Я не знаю, является ли он лицом типическим, много ли таких людей или мало у нас, и будет ли он вообще отражать какие-то общие закономерности, скорее нет, чем да. Ведь и в жизни своей я таких людей встречал мало, даже можно сказать, кроме него и не встречал вовсе. А вот самое смешное, в нашей литературе нечто похожее или, лучше сказать, нечто родственное встречается весьма часто. Конечно, может быть, это только самообман, результат не объективного, но книжного взгляда на жизнь. Да, действительно, ведь когда я думаю о нем, то на ум лезут не какие-то люди из жизни, а все литературные типы, всякие Онегины, Печорины, Карамазовы. А это нехорошо, ведь писатель должен быть самостоятельным, должен иметь свой взгляд, независимый, свежий, писатель должен отталкиваться от действительной жизни, а не от придуманных кем-то раньше героев, иначе зачем вообще писать новые книги, если все о старом? Но, что есть эта самая действительная жизнь? Конечно, если бы я сейчас сидел дома,в России, то я бы сразу сказал, что действительная жизнь - это отремонтированное здание Верховного Совета, это грязные, мокрые, весенние Московские улицы, инфляция, реклама и это, наконец, наш политический олимп с полуобразованными депутатами.
Но, слава Богу, я сейчас за границей, а отсюда издалека вся наша огромная реальная действительность совершенно изчезает, а вместо нее появляется только одно умное впечатление, в смысле - существующее как бы только в уме, впечатление книжное или ,лучше сказать, впечатление интеллектуальное. Да-с, господа-товарищи, от всей нашей матушки-Россиии в моей интеллигентской душе остается не сама Россия, не поле бескрайнее, не конкретная плоская поверхность, а голая идея под названием: Достоевский, Булгаков, Циолковский, Федоров да еще, конечно, Тютчев и Анненский, да еще вспоминается многое, но все из того же ряду. Видите, я человек совершенно книжный и считаю, что земля может быть знаменита только какой-нибудь идеей, а уж никак не географическими красотами. Поэтому я ничуть не стесняюсь своей слабости и подверженности всякому подражанию, ибо для меня это и есть жизнь, ибо мне там интересно, и вряд ли кто-нибудь меня убедит в обратном. А кроме того, мой герой - человек все-таки не придуманный, человек мне знакомый, так что мое литературное рабство и преклонение перед предыдущими героями, может быть, и не так страшно.
Итак, нашему герою лет сорок, наружности худощавой (как и я, впрочем), но неотталкивающей. Вот и все, собственно говоря, что я могу сказать о его внешности. Да забыл, конечно, глаза. Глаза у него умные и чаще всего хитроватые. Ну этого хватит, пожалуй, а то вы совсем его узнаете. Конечно, он не Печорин, поглубже будет, скорее Иван Карамазов (мой любимый тип), но только постарше, лет этак через десять, уже поживший и вдоволь насладившийся клейкими листочками и прочими прелестями жизни, особенно в последние годы. Человек он образованный но ,к сожалению, не только на хороших примерах, но и ,как все мы, на наших советских реалиях. А кроме всего прочего, человек он деловой, активный и, к тому же, профессионал. Вот здесь, пожалуй, уже реальность помагает бороться с литературными предшественниками. Ведь заметьте, что во всей нашей литературе ( а, в основном, она есть литература девятнадцатого века) не было героя со своим делом. Все люди либо военные, либо, так называемые, лишние, своего рода литературные бомжи, без особого рода серьезных занятий и, конечно, не достигшие особых успехов на творческой ниве. Все неудавшиеся философы и фельдшера, или просто неопределившееся студенты, разве что один Базаров, да и тот весьма провинциален. Я даже одно время думал, что все их мучения и колебания единственно от безделья и отсутствия успехов происходят. Но теперь совсем не уверен.
Извините уж за длинное вступление, но еще несколько соображений так и прут из меня. Во-первых, о красотах языка. Здесь я ничего читателю, а особенно с литературными наклонностями, гарантировать не могу. Более того, стою как раз на обратном, что прежде всего должна быть идея, а французские красоты или красоты нашего серебряного века, - увы, я к ним почти равнодушен, - никакого отношения к литературе не имеют. Да еще и как посмотреть, что есть на самом деле наша российская красота. Я так думаю, она ,конечно, есть, и мир ею после девятнадцатого века совершенно изумился, а вот мы-то сами ее прошлепали, промотали, предпочли математическую Набоковскую симметрию собственному эпохальнуму открытию, то есть тому единственному, что Россия и может предложить образованному человечеству. То, что Достоевский всегда стремился разрушить, - холодную отточечность письма, эту самую настоящую мертвечину, - наоборот, мы в двадцатом веке, за редким исключением, возвели в ранг искусства. Да в таком случае на это искусство нужно наплевать, потому как человеческое, живое, искреннее слово содержит в себе гораздо больше, чем любая искрометная литературная находка.
