Литмир - Электронная Библиотека

Под хохлацким чубом юноши с лорнеткой <Давида Бурлюка> зашевелились вдруг какие-то здравые проблески. Он стремительно бросается возражать.

– Позвольте? Почему же вы против пасторалей. Жителю большого города не приятно разве отдохнуть на лоне природы? То же самое и художнику.

– Пара современных ботинок…

– Дайте кончить. Вы слишком рано сдаёте в архив Гогена. И затем, почему непременно пощёчины и уличные драки?

– В современной действительности нечего больше изображать…»[7]

Диалог весьма любопытен. Во-первых, бросается в глаза реплика Давида Бур люка, одного из самых деятельных инициаторов появления сборника «Пощёчина общественному вкусу»: почему непременно пощёчины и драки? Напомним, что диспут происходит в январе 1912 г., а «Пощёчина…» появится в декабре, и этот незначительный штрих всё же подчёркивает стремительность мировоззренческой эволюции лидеров авангардного движения. Примечательно и то, что Зданевич в этой полемике выступает куда более радикально, чем остальные участники диспута, и своей риторикой заметно повышает накал всей дискуссии (ещё вполне толерантной и академической по общему настрою).

Главное же – то, с какой непринуждённостью и беззастенчивостью Зданевич присваивает самые броские, самые знаковые постулаты Маринетти (вплоть до упоминания Джоконды и, конечно, тезиса о «ревущем автомобиле, который прекрасней Ники Самофракийской» из Первого манифеста футуризма), – что опять-таки органично увязывается и с молодостью самого оратора, и с самим периодом «юности» футуристического движения. В этом была какая-то искренняя страстность и, можно было бы повторить, неподдельное мальчишество, подкупающая ребячливая задиристость, – кстати, последний пассаж газетной статьи как раз свидетельствует о том, что даже очень неблагосклонно настроенные критики поддались её обаянию: «Это не шарлатаны, и, пожалуй, не сумасшедшие. Это бескорыстные фанатики-энтузиасты, хватившие далеко за всякие пределы здравого смысла в своих исканиях. <…> Они – сама искренность, пусть безумная, но всё же искренность, и уж за одно это спасибо им»[8].

Становление Зданевича начинается с безоговорочного восприятия лозунгов Маринетти, его терминологии, его стремления к эпатажу, его пафоса, – восприятия почти некритичного. В этот момент Зданевич действительно являет собой хрестоматийный тип футуриста – в тогдашней российской художественной жизни, кстати, ещё не столь распространённый. Более того, мало кто в Петербурге и Москве тех лет (не говоря уже о провинции) был способен с таким воодушевлением и жаром отстаивать идейные основы футуризма в их чистом виде. Зданевич, безусловно, выходит в первые ряды признанных новаторов благодаря своему подчёркнутому, декларативному радикализму, мальчишескому бунтарству и – это стоит подчеркнуть отдельно! – основательному знанию предмета.

В конце 1911 или начале 1912 г.[9] он создаёт поэму «Человечеству», исполненную чисто футуристического напора, экспрессивности, динамизма и уже не случайно написанную верлибром, который рассматривался футуристами «как символическое воплощение восстания против оков мёртвой социальной иерархии, как средство введения в литературу реальных ритмов и ощущений жизни»[10]. Интересно в этом произведении не только то, что «смелость, дерзость и бунт», которые Маринетти в своём манифесте называл «основными элементами нашей поэзии»[11], для Зданевича становятся костяком его поэтики:

«Хвала!

Зачинаю величайший бунт.

Древние мятежники служили земле, мы против самой земли. Воочию узнаете гибель её.

Ведь многие восставали, но ещё никто не вышел из темницы.

Бунтари были слишком ветхи, благоразумны, слишком много думали они.

Моя же семнадцатилетняя молодость победит: —

слишком мало служила земле, ни один дух, ни одно тело не обожает, неблагоразумная.

Знайте, —

моя молодость великий динамит, она взорвёт землю.

Вот зажигаю фитиль»[12], —

но и то, как вплетает он в ткань поэмы идейные постулаты и мифологемы футуризма и, прежде всего, гиперболизацию собственного «я» – «человека, держащего маховое колесо, идеальный стержень которого проходит сквозь землю, пущенную по своей орбите»[13]. Вспоминая совсем недавние его стихи гимназической поры, где едва ли не каждое стихотворение имеет приписку: «Храм Солнца», «Уступ Ликований», – нельзя не заметить, как быстро восторженный «космизм» и «поклонение солнцу» бальмонтовского типа[14] сменились неистовым, агрессивным «солнцеборчеством»:

«Солнце,

Зажигатель жизни, соленоид, чьи токи всякий миг меняют напряженье —

Я ненавижу тебя!

Твои протуберанцы бешены в пляске, но отчего так медлен твой верный бег к хозяину.

Ты даже выйти из окружающих звёзд не в силах, я ж каждый миг могу покинуть мирозданье.

Знаю тебя,

Слишком похоже ты на глупую дочь, землю, Сжимающийся клубок оранжевых ниток. Даже планет уронить на себя не можешь,

Чего же ещё кичишься смехотворной свитой, чего поощряешь верность земли?

<…>

Горе тебе! Горе!

Я долго просил тебя на горах, в городах, из окон мансард сжечь меня, ибо боялся дремавших во мне сил.

Но слишком ты состарилось, слишком слаба твоя ярость.

Слушай, эллипсоид, берегись.

Я хочу, чтобы солнце светило[15], когда я хочу, пока я хочу.

Перестроенную землю оторву от себя, прежде чем оставлю, сделаю кометой, отдающейся более молодому, проходящей мимо звёзд по моим желаниям.

Я затушу тебя!

Вы, —

Где ружья, уложите животное!

Убейте солнце!

Кричите, кричите.

Громче.

Ещё»[16].

Когда весной 1912 г. в Петербурге была образована Художественно-артистическая ассоциация, поставившая своей целью «беспристрастное освещение всех животрепещущих вопросов искусства»[17]в форме публичных докладов и диспутов, Зданевич активно выступил в прениях на первом же публичном собрании, состоявшемся 31 марта 1912 г. в зале Тенишевского училища. Главным событием вечера был доклад Н.П. Кульбина «Современная живопись и роль молодёжи в эволюции искусства». Оппонентами должны были выступить В.В. Матэ (от Академии художеств), К.С. Петров-Водкин (от «Мира искусства»), Э.К. Спандиков (от «Союза молодёжи»). Ожидалось выступление самого И.Е. Репина, который, впрочем, так и не появился. Однако в зале были и Александр Бенуа, и Н.К. Рерих, и А.К. Денисов-Уральский, и Д.Н. Кардовский, и А.В. Лаховский. Атмосфера вечера никак не располагала к скандалу – и, чутко ощутив это, Зданевич, судя по газетным отзывам, чуть меняет тональность своего выступления:

«Зданевич (бритый, похожий на мальчика, в куртке, говорят – пурист[18]). От него достаётся всем. Говорит с аудиторией и, встреченный иронически, овладевает вниманием аудитории и захватывает её. Всё высказывает авторитетно. Передам то, что записал:

Современная русская живопись никому не нужна. Псевдомолодёжь – пустоцвет, дерево с отрезанными корнями. Текущий момент – не возрождение, а время величайшего упадка. Кубисты существуют для того, чтобы было толпе над чем вдоволь нахохотаться. Мимоходом достаётся меценатам. Теперешнее искусство не отвечает духу нашего времени. Искусство должно быть связано с жизнью, иначе оно не нужно. Искусство для немногих – это ложь. Пора отбросить интимизм, формулу “искусство для искусства”. Необходимо идти на улицу. Искусство должно быть прикладным. Современное миропонимание, безразличие – всё абсурд. Единственно признаваемое – интуиция. Полёт орла интуитивен.

вернуться

7

Брешко-Брешковский Н. Гений «Ослиного хвоста» // Петербургская газета. 1912. № 21. 22 января. С. 3.

вернуться

8

Там же. С. 3.

вернуться

9

ОР ГРМ. Ф. 177. Д. 7. В конце машинописного текста имеется приписка рукой Зданевича: «Впервые читан 9-го февраля 1912 года на 1-ом публичном заседании общества Свободной Эстетики в зале Академии наук». Надпись эта вызывает определённые сомнения в её достоверности, поскольку заседания Общества Свободной Эстетики в залах Академии наук не проходили.

вернуться

10

Бобринская Е.А. Футуризм. М.: Галарт, 2000. С. 7.

вернуться

11

Цит. по: Футуризм. Радикальная революция. Италия – Россия. К 100-летию художественного движения. Москва: Красная площадь, 2008. С. 32.

вернуться

12

ОРГРМ. Ф.177.Д. 7.Л. 20.

вернуться

13

Цит. по: Футуризм. Радикальная революция. С. 32.

вернуться

14

«Я пришёл из лазури бездонной,/Я явился с мечтой золотой./Я лучами светила рождённый./Я – зажжённый огня красотой», – так начинается тетрадь стихотворений 1908–1909 гг. (см.: Зданевич И.М. Произведения гимназического периода/Публ. Г. Марушиной//Терентьевский сборник. 1998 (второй) /Под общ. ред. С. Кудрявцева. М.: Гилея, 1998. С. 270).

вернуться

15

Здесь в машинописи вычеркнуты другие глаголы: «пылало», «вставало».

вернуться

16

ОР ГРМ. Ф. 177. Д. 7. Л. 34–35.

вернуться

17

<Б. п.> Новые художественные течения // Санкт-Петербургские ведомости. 1912. № 73. 1 апреля. С. 4.

вернуться

18

Пуристами после доклада С.П. Боброва «Основы новой русской живописи» на Всероссийском съезде художников в Петрограде (декабрь 1911—январь 1912) называли художников-неопримитивистов, близких кругу «Ослиного хвоста», разрабатывавших в своём творчестве основы «наивного», «чистого» (“риге” – отсюда и термин) искусства – примитива и архаики. В данном же случае, вполне возможно, вместо «пурист» прозвучало «футурист», однако Е. Псковитинов, художник «Союза молодёжи», написавший газетный отчёт, расслышал то, что в этот момент было более на слуху, – ещё одно косвенное свидетельство того, что слово «футуризм» зимой-весной 1912 г. только входило в обиход.

2
{"b":"764731","o":1}