"9-го сентября.

Вот уже семь дней, как на море штиль, словно в награду за все невзгоды и бедствия, которые нам пришлось претерпеть во время ужасающих штормов последнего месяца. Команда держалась стойко, и я благодарю господа за то, что у нас хватило запаса пресной воды и не было больше случаев дизентерии, которая унесла так много душ.

11-го сентября.

Мы стоим на якоре в устье небольшой реки у западного мыса всей группы этих островов, и нашим глазам открывается картина необычайной, живительной красоты - зелень богатейшей растительности, яркость и свежесть, равных которым не узришь даже в самых богатых зеленью графствах Англии. Вода прозрачна и отливает всеми оттенками нефрита и аквамарина - в зависимости от смены освещения. Сегодня мы решили высадиться на берег. Меня вдохновляет на это воспоминание о моей беседе с капитаном Колефаксом в Портсмуте: он говорил, что мы встретим здесь радушный прием и никаких проявлений враждебности - наш вид и поведение вызовут только живой интерес и любопытство.

25-го сентября.

Холлард, второй помощник капитана, умер сегодня на рассвете от жестокой лихорадки и прободения брюшной полости; ни спасти его, ни облегчить ему страдания у нас не было средств. Почти шесть часов он находился без сознания, но под конец у него достало сил услышать слова утешения, которые прочитали ему из Нового завета и молитвенника, и он умер как христианин. Его опустили в море, и весь экипаж судна отсалютовал ему. Большая печаль охватила нас; он был почти всеобщим любимцем, а для меня его смерть была личной горькой потерей.

Мы должны достичь Явы через неделю. Помоги нам, господи, чтобы эта прекрасная погода удержалась."

Джо прочитал уже всю первую тетрадь, подходил к самому концу, а впереди было еще много тетрадей, переплетенных в бутылочно-зеленую кожу, с металлическими застежками; о многом еще предстояло ему прочесть: о бурях на море, о тропических лесах, о невиданных дворцах, о птицах, волочащих по земле свои эмалево-изумрудные хвосты, о стаях дельфинов, плывущих в кильватере корабля, о ночном небе, сплошь усеянном звездами... И так ночь за ночью, без сна, пока не устанут глаза, а возникшие в его воображении картины не перельются в сновидения, в которых он за считанные минуты перенесется за тысячи миль, без устали слушая шум моря, жуткие завывания ветра и непонятные голоса.

А пробуждаясь поутру, он не сразу понимал, где он, и потом день за днем сердце его жгли надежды, и страх, и неуверенность, и чувство вины и тайного предательства. Потому что он и сам не понимал и не было никого, никого, кто мог бы сказать, что же ему следует делать, прав ли он, желая уплыть далеко-далеко в море на корабле, и вправду ли он найдет там свое счастье. Он этого не знал. Он открывал дневники, читал и закрывал их, и уходил из дома, и брел через вспаханные осенние поля, взбирался на гряду холмов. А потом снова вниз, домой, где истошные голоса, и злоба, и жестокие слова, и плач. Он не понимал, зачем это и почему не может быть в доме мира.

Рут, подумал он, и ему сразу стало легче на душе. Рут все бы поняла. Быть может, она теперь снова дома, и, если ему можно побыть с ней, все, что тут творится, уже не будет иметь для него значения, все эти голоса не будут преследовать его там.

Он внезапно сел на кровати, поглядел в окно и сказал себе: если бы я мог жить там, с Рут, мне бы не захотелось никуда уходить далеко, ни в чужие страны, ни в какой-нибудь другой дом. Ну так за чем дело стало, почему бы мне не пожить у нее? Какое кому до этого дело? Но он не был уверен, что у него хватит духу попросить ее об этом, да и захочет ли она принять его. Ведь его присутствие будет постоянно напоминать ей о Бене; и он же знал, хорошо знал сам, что она любит быть одна. Он проведает ее, как обычно, и все.

Он снова лег и в конце концов заснул, но отзвуки их голосов росли, заглушая друг друга, сон его был беспокоен, и слезы подступали к горлу. Но он не проснулся и не услышал, как глубокой ночью дом погрузился наконец в напряженную, томительную тишину.

15

- Куда же мне деваться? Что мне делать?

Но теперь это уже не звучало вызовом; в голосе Элис не было больше ни гордости, ни отчуждения - это была мольба о помощи. Элис сама предостаточно наслушалась всего за минувшие недели; эхо их голосов еще звучало в ее ушах: их исполненные отчаяния гневные вопросы и свои собственные, такие же.

- Что мне делать?

Элис откинула голову на спинку кресла, но все тело ее оставалось натянутым как струна, ею владел страх.

Они уже часами сидели вот так здесь - то перебрасываясь словами, то в полном молчании глядя друг на друга и снова отводя глаза в сторону.

Рут не знала, что сказать, - и не потому, что приход к ней Элис со своими бедами поразил ее, и не потому, что она все еще была зла на нее. Она просто старалась быть с ней помягче и ничего не выспрашивать, только слушать - ведь у нее не было ответа на ее вопросы.

Наконец она и сама решилась спросить:

- Почему ты не выйдешь за него замуж?

- Замуж?

- За Роба Фоули. Это же его ребенок. Роб должен жениться на тебе. Так было бы правильно.

- Нет.

- Почему?

Элис только вскользь, мимоходом, словно это не имело отношения к ней, упомянула в разговоре имя кузнеца.

Рут не знала, как давно они встречались, что было между ними.

- Он не женится на мне. Да это и не имеет значения. К чему это?

- Но если ты любишь его... если он любит тебя и к тому же у тебя будет ребенок...

- Он меня не любит.

- Он так сказал?

- Он сказал: "Какое мне до этого дело, голубушка? Другие приходили сюда за тем же самым. Очень может случиться, что еще кто-нибудь придет". Я это знала. Я ничего другого и не ждала.

- Но это же гадко.

- Нет. Это правда. По крайней мере он говорит правду. Он никогда не уверял, что любит меня. Он даже не притворялся.

- Но он жил с тобой.

- О Рут! Ты совершенно ничего не понимаешь ни в чем, да?

- Возможно. Но я знаю, как должно быть между мужчиной и женщиной.

- У тебя был Бен.

- Да.

- И кроме него, никого? Никогда?

- Мне никто, кроме него, никогда не был нужен.

- Думаешь, я этого не понимаю? И ведь то же самое можно сказать и про него.