– Последних снял… – они торопливо закуривают и жадно, молча курят.
Говорим вполголоса. Я наблюдаю за ними, не тороплюсь прощаться, хотя очень занят; жду, когда они накурятся. Они курят, как курят люди очень усталые, но довольные, закончившие своё дело.
Мы тепло прощаемся. Совсем стемнело. В темноте видны только серые лица. Я жму невидимые шершавые ладони, потом смотрю, как бойцы уходят: их тени почти мгновенно сливаются с мраком, особенно густым под кронами деревьев.
Я внимательно, шаг за шагом, изучаю участок обороны, отведённый роте. Сплошных траншей, оборудованных пулемётных гнёзд, как я себе представлял оборону, здесь нет. Оборона роты состояла из нескольких отдельных ячеек, небольших окопов, связанных днём – видимостью, ночью – патрулированием.
С командирами поочерёдно первого, второго и третьего взводов мы шаг за шагом проходим всю передовую линию обороны. Приказываю рыть траншею в полный профиль.
В передовой траншее ночью солдаты бодрствуют, днём – спят, оставляя в окопах дежурных наблюдателей и пулемётчиков. За первую ночь мы решили откопать сплошную траншею для стрелковых отделений.
Передний край обороны батальона проходит по лесистому склону глубокого и широкого старого оврага. Дно оврага местами заросло редким камышом и кустарником; густой кустарник скрывает и более крутой, противоположный склон, по верхнему краю которого тянется вражеская оборона. Никто, конечно, не мерил расстояние между нашей и немецкой траншеями, но оно было меньше 200 метров: когда немцы днём ходили по краю оврага, мы без бинокля хорошо видели их лица, пуговицы на шинелях, детали формы.
Днём из окопов своей роты я в бинокль часами изучаю вражескую оборону; ведут наблюдение и сержанты, и солдаты. Через несколько дней мы уже во всех деталях знаем оборону противника, его пулемётные гнезда и даже место, куда ночью к ним подъезжает кухня.
Взвод младшего лейтенанта Ветрова занимает оборону на правом фланге роты, сама рота – на правом фланге батальона. В первую же ночь Ветров спрашивает меня, где проходит оборона соседа справа. Мы стоим с ним среди тёмных стволов сосен. Кругом лес, в темноте солдаты первого взвода, сняв шинели, молча роют траншею, справа от нас, на юго-восток, соседа по обороне нет. Густой лес молчит, слитый ночью в сплошной непроглядный мрак.
Правый фланг роты и батальона открыт, это беспокоит и Ветрова, и меня. Звоню майору Юмакаеву. Он знает об этом, говорит:
– Ищем соседа справа… По нашим данным, справа держат оборону польские войска.
На другой день, уже вечером, ко мне приходит командир пулемётной роты старший лейтенант Н.Т. Гольчиков, с ним – несколько пулемётчиков. Сильно устали. Все приваливаются к стволу сосны, просят чем-нибудь накормить.
Мы постоянно встречаемся с Гольчиковым в штабе батальона. Но он запомнился мне ярче всего в эту встречу, ночью, в лесу. Командир пулемётной роты, пожилой в моем тогдашнем представлении, на фронте, наверное, с первого года войны. Он отличается сдержанностью, знанием своего дела. Комбат знал, кого послать с таким заданием. Сидя у сосны, Гольчиков ест кашу из моего котелка и рассказывает негромко и устало:
– Всю прошлую ночь лазили, и сегодня весь день. Никаких поляков справа у нас нет. Никого нет: ни наших, ни немецких частей. Далеко ходили: кругом густые леса, деревни – ни жителей, ни немцев, ни поляков, ни скота, ни птицы – никого…
В один из первых дней на наш участок обороны приходит Василий Григорьевич Коновалов. За эти фронтовые месяцы, будучи постоянно вместе, мы, трое командиров стрелковых рот, так сдружились, что когда были наедине, обращались друг к другу только по имени. Василий пришёл с ординарцем и связным. Никогда и никуда не ходить одному и без оружия, ни солдату, ни офицеру – строго обязательное фронтовое правило. Оно становится привычкой. Василий усвоил давно: никогда, ни при каких условиях не оставлять оружие. Этому учат на фронте в первые дни, недели, учат настойчиво, терпеливо, вырабатывая автоматическую привычку всегда чувствовать в руках оружие. Ешь кашу – автомат стоит рядом, на расстоянии вытянутой руки; замполит собрал на политическое занятие, солдаты садятся прямо на землю, на корни деревьев, на лапник елей – автомат лежит на коленях или стоит рядом, наклонённый на плечо; лёг спать – автомат в изголовье или рядом; побежал выполнять задание командира – автомат за плечом; даже чтобы сходить «до ветру», опытный солдат возьмёт с собой оружие.
Спустились сумерки. Я показываю Василию ротную оборону, веду передней траншеей. Глубокий, заросший кустарником овраг своим верхним краем врезается глубоко в лес, разделяя роту, а нижним, глубоким концом вливается в тот широкий овраг, который служит нейтральной полосой. Овраг этот меня беспокоит с первого дня, и я часто думаю, как мне с ним быть. Когда мы доходим до оврага, Василий останавливается. Я ещё не успеваю ему объяснить, но он все понимает сам.
– Ты перегороди его жердями. Колючей проволоки едва ли найдёшь. Консервных банок навешай, чтоб гремели, траншеей перекопай, а на ночь ребят посади в неё посмелее. Если ночью немцы ходят к нам в тыл, то только этим оврагом: кусты вон какие, ещё и ночью на дне оврага – глаз выколи. И пройдёшь, и проедешь, и никто не заметит.
Весь участок обороны встревожил Василия: с противоположного склона оврага, занятого немцами, почти вплотную к нашей траншее подходит кустарник; просматривается только узкая полоска по дну оврага.
– Ты помнишь, я рассказывал тебе о Николае Павлоцком? Вместе учились… – говорит Василий. – Так вот, он командует взводом 120-миллиметровых миномётов в нашем полку. Оборона у тебя тяжёлая: немцы подползут – не заметишь. Попрошу я Николая, пусть пристреляет твой передний край.
Василий не забыл о своём слове. На другой день лейтенант артиллерии Н.Г. Павлоцкий со связистом пришли в роту. Павлоцкий среднего роста, но крепкого сложения, с круглым, чуть полнеющим щекастым лицом. В новом обмундировании, стянутый скрипящими ремнями, в новой фуражке с чёрным околышком, он в первую минуту знакомства кажется мне щеголем, празднично, нарядно одетым. Деловито, без лишних слов, Павлоцкий говорит мне:
– Василий меня просил… Покажи свой передний край.
Начинаем с правого фланга. Чуть поднявшись над бруствером траншеи, он внимательно осмотрел нейтральный овраг, сразу поняв и оценив характер местности и условия обороны. Связист, с которым он пришёл, уже установил телефонный аппарат и проверяет связь со взводом.
– Давай старшего на батарее…
Через несколько минут откуда-то из-за нашей спины, из-за леса, будто вызванная магической силой, поднялась, приближается, нависая над лесом, тяжёлая мина. Тонкий шум, свист её, родившийся где-то далеко под землёй, стремительно нарастает, проносится над нашими головами и, как огромная бумажная хлопушка, рвётся в кустах, на самом дне оврага.
– Далековато… – оценивает лейтенант – Если немцы поползут, ты их увидишь ближе, мы тебе тогда не поможем. – И командует в трубку: – Старшина, подтянуть…
Через несколько секунд снова откуда-то из-за наших спин, словно из преисподней, молниеносно приближается, нависает над нашими головами, проносится мина. Взрыв теперь более оглушителен: мина рвётся на нашем склоне оврага.
– Старшина, закрепить!..
Он разворачивает свою шикарную планшетку и что-то помечает на карте. Мы перебираемся с ним и его связистом в траншею второго взвода, потом – третьего, и против каждого взвода Н.С. Павлоцкий пристреливает новый «ствол» и приказывает: «закрепить!..». Не вмешиваясь, я внимательно слежу за работой лейтенанта. Он мне нравится своей расторопностью и деловитостью: «коли подряд взял, дело надо сделать быстро и добротно…».
Спустилась ночь, когда закончили пристрелку всего переднего края роты. Линию связи и телефон они оставили на наблюдательном пункте роты. Я пригласил Павлоцкого поужинать вместе. Николай Семенович согласился. Позвонили Василию, он пришёл. Друзья стали вспоминать, как вместе учились в миномётном училище, вместе воевали, а потом встретились совершенно случайно.
