Раньше-то она со всеми беседовала. Кто бы ни шел - остановит. Как дела, спросит, что нового, что где продают. И знала обо всех все. Кто женился, кто уехал, кто с кем. Умер кто-нибудь - тоже всегда знала. И на все похороны в округе ходила. Помогать. Если ее не звали, она все равно ходила. Интересно ей было, что ли?

Федя ей нет-нет, т скажет:

- Рая, оно тебе надо, чужое горе?

А она говорит на это:

- Надо. Я ж, - говорит, - помогаю или что я делаю?

Наверно, дома работы ей не хватало. Поесть сготовит на двоих, приберет - и кончились дела. А когда-то у нее семья была не то что теперешняя. Как у людей была семья. То есть у Ивановой две семьи было. Сначала, до войны, у ней был муж парикмахер, Миша Гольдин, и двое детей - Йося и Фима. А за Федю это она в самом конце войны вышла, когда совсем уже одна осталась. Вышла и стала Ивановой. Они хорошо с ним жили. Всю жизнь. Только с детьми не везло. Ни одного не вырастили из троих. Вдвоем жизнь прожили и на пенсию вышли. А в старости, конечно, скучновато стало им жить. Поэтому Иванова и суетилась вечно.

Соседи на этаже все молодые, на работу утром уйдут, а приходят - вечер давно. Так Иванова - когда за маслом очередь днем выстоит и им заодно возьмет, когда талоны на сахар и мыло в жэке получит. А то и отоварит их все. У нее сумка есть на колесах - огромная. Рюкзак, а не сумка. Так она набьет ее доверху и прет еле-еле. Федя ворчит, а Иванова говорит:

- И чего ты, Иванов, выступаешь? Она ж на колесах. Или тебе повылазило?

Говорят - антисемитизм, антисемитизм, а Федя ее любил. И соседи любили. Ленка из четвертой квартиры говорила:

- Ой, Раиса Натановна, вы такая хорошая, ну совсем на еврейку не похожи. И что б мы без вас делали?

Ленка, конечно, дура, но права. Иванова их выручала. У них же у всех дети. Из школы придут и носятся по двору - собакам хвосты крутят. А на каникулах весь день без присмотра. Летом еще, допустим, в лагерь их можно сдать на месяц. Или на два. А потом? Вот Иванова их и пасла. Воспитанием занималась. Манерам не обучала, а чтоб не дрались или не лезли куда не надо - следила. И накормит детвору всегда. Ей соседи ключи оставляли. Ну, она зайдет, разогреет, что там у них есть, и накормит детей. Пускай один раз в день - и то дело. Оно, может, все это и не так важно, может, дети и сами бы себе обед разогрели, но матерям спокойнее. И Иванова при деле. Дети ее бабой Раей звали, а родители их - соседи то есть - те вообще: Ленкин муж картошку каждый год на зиму привозил на своем КАМАЗе. Привезет и еще в квартиру затащит, и на лоджию вынесет. Если телевизор или утюг починить - это Валера из второй всегда пожалуйста. Ладили они, короче, между собой. Не потому, что зависели как-то там друг от друга, а просто. По-людски. И если б не тот случай дурацкий, так бы оно и шло, как шло. Может, и кровоизлияния никакого не случилось бы у Ивановой. И надо ж было Кольке с Темкой пропасть! Вернее, как пропасть? Не пропасть, а исчезнуть. Только что были - Иванова их видела - и исчезли. Сперва она ничего такого не подумала. Но час проходит, два она их искать. Вечер уже вот-вот, а их как и не было никогда.

Иванова с Федей бегали, бегали, потом мели на скамейку свою у подъезда, охают и за сердце держатся. Тут и соседи с работы пришли. Сначала Ленка она близко работает, в химчистке, за ней Темкина мать - Наташа. Ну, и началось. Куда ни кинутся - нигде никаких следов. А Иванова сидит на скамейке, не шевелится - бледная и дышит через раз. Федя очухался малость после бегов, а она нет.

В общем, мотались они мотались - все на нервах, вот Ленка и отвязалась на Иванову. По глупости своей:

- Учти, - говорит, - морда жидовская, если не найдется Колька мой, я тебя сама, своими руками удавлю и глаза повыцарапываю.

И что смешно, она говорит это, а Колька с Темкой у нее за спиной стоят. Пришли и карасей принесли десяток. Они, оказалось, рыбу ловить ездили. На катере. Им на мороженое по двадцать копеек оставили, а они на катер сели и на остров рванули. Рыбу ловить. Иванова отвернулась куда-то, они и рванули. А когда пришли, и она увидела их, у нее кровоизлияние произошло. Инсульт называется. Болезнь такая.

Теперь Иванова на улице гулять не может. Парализовало ее после инсульта.

Федя на лоджию ее выводит. Если погода хорошая. Выведет, посадит в кресло, она и сидит.

ДОЧКА ШУРА

В шесть часов вечера Виктор Владимирович Лосев поднял свою фуражку с земли и положил ее к себе на колени. Потом он выскреб из фуражки пальцами мелочь и пересыпал ее в левый карман штанов. После этого Виктор Владимирович Лосев встал, расправил и размял коленные и другие суставы, надел фуражку на лысую голову и потащил ящик из-под молочных бутылок, на котором до этого сидел, к магазину. Возле подсобного входа Виктор Владимирович Лосев аккуратно поставил ящик на то самое место, откуда три часа назад его взял, вышел из магазинного двора и зашел в сам магазин. В магазине он достал из правого кармана штанов три рубля и авоську и купил полбуханки хлеба, бутылку сладкой воды "ситро" и около килограмма свежемороженых сардин. А больше в этом магазине он ничего не купил, и не потому, что у него не было денег, деньги у него были. А купить в магазине ничего больше нельзя было. Не продавалось там больше ничего. Правда, на улице, около магазина, продавались пирожки с капустой, и Виктор Владимирович купил еще и пять пирожков, хотя ему и нельзя было жареного в пищу употреблять согласно диете. И вот сделал Виктор Владимирович все эти покупки, сдачу с трех рублей спрятал снова в правый карман и, откусывая от одного пирожка, медленно пошел по тротуару домой. А когда Виктор Владимирович домой пришел, его дочки дома не было, и он этому обрадовался. И сразу стал греть себе чай. Чтоб согреться. Так как сильно он перемерз за три часа на улице без фуражки. И вот нагрел он себе чаю, выпил его с еще одним пирожком, потом хлеб, сардины и оставшиеся пирожки сложил на подоконнике и "ситро" рядом поставил. А закончив эти дела, он снял с себя всю одежду, исключая штаны и рубашку, и лег на свою лежанку, так как чай его не согрел, и укрылся своим пальто. Потому что одеяла у него не было. У него вообще, можно сказать, ничего не было, кроме этой лежанки. Дочка Виктора Владимировича Шура то, что было в квартире из вещей - все продала. Только две табуретки самодельные в кухне не смогла продать, стол и лежанку. И еще раскладушку старую не смогла. Не взял ее ни один человек, и она, дочка, теперь на ней спала, когда приходила домой сама. А если, бывало, она кого-нибудь к себе приводила, тогда Виктор Владимирович на раскладушке спал. А другие вещи - и телевизор, и радио, и холодильник, и мебель - это все дочка давно продала. А деньги вырученные пропила. Так как она у Виктора Владимировича была пьяницей. И со всех работ ее за это выгоняли. А последнее время она уже и не устраивалась никуда, а продавала вещи из дома, пака все не продала. А когда все ценные вещи в доме кончились, стала она деньги у Виктора Владимировича просить, с пенсии, а если он ей не давал денег, Шура пенсию у Виктора Владимировича забирала всю целиком без остатка и пила на нее, на пенсию, которая равнялась ста восьми рублям в месяц. Небольшая была у Виктора Владимировича пенсия. Не заработал он большую по состоянию своего здоровья. У него всегда здоровье было плохое. Его и служить в войне не взяли по зрению минус семь диоптрий и из-за плоскостопия. И он почти всю жизнь учителем проработал в школе. Трудовое воспитание преподавал и иногда рисование вел в некоторых классах. Подрабатывал. Он рисовать с детства любил и умел. Например, картину Васнецова "Аленушка" один к одному мог изобразить красками, так, что от настоящей и не отличишь. А пенсии ему насчитали сто восемь рублей. Правда, будучи в пенсионном возрасте, Виктор Владимирович еще шесть лет работать продолжал, но потом он заболел, и ему операцию сделали по поводу удаления желчного пузыря. Три часа делали ему эту сложную операцию, и после нее он работать перестал, потому что как следует не поправился и все время плохо себя чувствовал, еле ходил и возможности работать у него не стало. И Шура к этому времени тоже нигде уже не работала из-за хронического алкоголизма. Но пенсию у Виктора Владимировича она тогда еще не отнимала, а продавала все, что ее под руку попадалось. Она только когда трезвела, ела то, что Виктор Владимирович на свои деньги покупал, а его самого не трогала. И денег тогда даже и не просила. А Виктор Владимирович сам ей дал однажды пятерку. Жалко ему стало Шуру. Ее колотило с утра и трясло, и зубами она стучала, и воду из крана пила без конца. Ну и Виктор Владимирович дал ей эти пять рублей. Пожалел. И Шура на них пошла и похмелилась и сказала ему спасибо.