А мы отыскали вневременной закуток и предались обычным занятиям. Друг Егорка раздобыл над собой кусок голубого неба, играл в пятнашки и облака, разводил в стратосфере ветры и ураганы. Друг Юра сгорбился над чем-то, словно настоящий гном, и его руки лепили из земли странные серебристые нити украшений. Он выращивал колонии из кварцевых кристаллов, превращал уголь в алмазы, раскрашивал золотой россыпью рудные жилы и зарывал клады в землю. Он хотел сохранить красоту до новых времен, хотя сам точно не знал, что это такое Времена Новые?

  Друг Игорь творил музыку, а я подбирал слова. Мы давно не любили обычных песен, а сплетали мелодии в ритм дождей, шелест снегов, струны нейтрино, сшивающие рыхлое тело космоса. И все пили пиво, и все ели рыбу, смотрели вглубь и вдаль грядущих времен, теряя себя в лабиринтах эха. А потом пиво и рыба кончились.

  Стали бросать жребий, и он выпал мне. Никогда не хочется умирать, но что только не сделаешь для любимых друзей?

  В тот час уже не была осень. Скорее ближе к весне, и деревья качали обнаженностью ломких ветвей, еще не наполнив их каналы упругостью влаги, еще не решив, стоит ли просыпаться нынче.

  Я наливал пиво для моих друзей не запросто так. Я дал жадному крановщику маленький шарик не ограненного алмаза, пожертвованный другом Юркой на общее дело. А окружающие граждане тем временем поменяли моду в одеждах и смотрели на меня с удивлением и презрительностью. Я оказался для них сер, словно мышь, а они кутались в красочные ленты плащей и накидок с аляпловостью достойной попугайного общества. Я не люблю слишком быстрых смен. Слишком быстрые колебания из стороны в сторону похожи на предательство самих себя.

  На выходе из автовокзала ко мне подскочил, маленький, лысоватый и необычайно напыженный мужикан. В его руках торчал сетчатый микрофон, и он без обиняков спрашивал какие прокладки лучше. Я ответил, что знаю все обо всем, кроме этой мелочи и ерунды.

  Скоморошистый мужикан подпрыгнул на месте от нетерпения и спросил, сколько будет дважды два. Я ответил четыре, и рассказал ему о судьбе детей его и нашей страны на ближайшие тысячелетия. Все сразу же началось сбываться, упал какой-то там самолет, а хохлы в это время стрелялись из рогатки.

  Набежала куча восторженного, сверкающего кинокамерами народа. Они пытали меня о числах, частицах и интерполяциях. Пришлось выдать им знания Аристотеля на корню. Особенно граждан завораживали герметические культы и алхимия металлов. Благодарные слушатели страдали отрыжкой столь стильно и настороженно, что я побоялся рассказать им, как умер Дионис. Вообще не люблю поучительные истории. Тут я рискнул и растворился в воздухе прямо на их глазах.

  Второй раз, когда кончилось наше пиво, мы решили вернуться к их человеческой жизни вместе и надолго. Пора отдавать долги. Тогда уж было скорее лето, но необычайно ветряное и пустое. Мы увидели, как остановились проржавевшие цеха, погасли мартены, и совсем разрушился автовокзал.

  Остались только дерева. Их аллеи тянулись вдаль за призрачный горизонт, чем-то напоминали наше многослойное, призрачное эхо. Листва в них насытилась небом, а небо обрело вязкую жизненную вязь, как будто пропиталось оно нитями судеб.

  В повороте одной из аллей мы увидели грубо сколоченный крест, с висящим на нем человеком. Его рот стягивала плотная повязка из незнакомого нам материала, а руки и ноги были прибиты к дереву гвоздями. Мы сняли его, и друг Юра вернул ему жизнь, чем вызвал удивительный, ни с чем не сравнимый человеческий страх окружающих. Как много они забыли за время нашего отсутствия.

  Человек с креста хотел говорить, но под повязкой у него не оказалось языка. Странно, зачем вырывать язык, если рот стянут столь плотной повязкой? И когда я даровал ему речь, он истово закричал, что принес себя в жертву нам, и чудо свершилось.

  Вокруг нас собирался новый народ в Новые Времена. В их моду вступили легкие набедренные платки. Даже женщины кормили своих детей без страха и ужимок, не пряча своего молока из груди. Волосы граждан необычайно длинны, сплетены в косы. А сами они худы и воздушны. Неприкрытые вены на их телах сплетались в вязь арабеска, руки открыты и все еще чисты.

  Они считали, что мы боги, но кто же убедит их в обратном? Они и сами могут созидать, но даже не пытаются сотворить самое захудалое чудо. Их творения сопряжены в жгут обыденности.

  Но эти люди пока еще не брали от жизни почти ничего изощренного. Их не обременяли страхи потерь в завтрашнем дне, их не сжимало комом желание оставить после себя что-нибудь детям и в памяти народа. Пока они лишь играли.

  Люди выбрасывали из-за плеч, нечто похожее на резиновый мяч, били его об землю и прыгали за ним дальше, выше. Там в высоте, люди всё еще видели облака, успевали следить за бесконечной игрой призрачного неба. И я заметил, как расправилось лицо моего друга Егорки. Он будто вернулся назад к детскому дому.

  Потом запел друг Игорь, стал лепить красоту из тела Земли друг Юра, и мы окончательно поняли, что жизнь еще не чужда человекам Новых Времен. Мы прыгнули с ними вверх к облакам, следуя за Новой Игрой. Мы показали, что тоже умеем смеяться, и плавать в небе, купаться в лучах Солнца.

  Но Логос беспощаден ко всему. И пришлось рассказать им, что любые правила усложняются, в конце концов, заслоняя человеческую душу. Любая, даже небесная игра - лишь способ бесполезно убивать отпущенное творцу Время.