Пленка в нашем киноаппарате старого образца. Горючая до полыхания. Но мы же ловкие до техники безобразия. Я пленку чьей-то хламидой кислорода лишил, Борька деревяшкой вилку из розетки выудил, а Журбин успел добежать до рубильника. Но дыма, вони набралось по полной программе. Потом за неделю кабинет в порядок привели, повесили новые шторки...
По математике - конфликт с классной руководительницей. Теорему Пифагора по своему доказал, а она доказала мне, что я умник и неуч. Тройки иногда ставила, четверки по праздникам. Как тут не взъерепениться?!
О химии говорить сложно. Хорошо, взялась за меня Ирина. Светило два балла в четверти. А она лучше всех. Мы до этого занимались с мужиками вулканами, бертолетовой солью, солями серебра и натрия. Никакой теории, зато воняло и бабахало так, что захватывало дух. Она меня научила писать формулы реакций, заставила зазубрить таблицу Менделеева.
У нас с Ирой долгие вечера. Она с букварями, я заглядываю в них изредко через плечо. Кое-что запомнил. Сидим за одной партой, она на меня отвлеклась, ну меня и спросили. Десять формул кислот. Ну написал. Ирина в ладони смеется. А завуч без комплексов, двоечнику пять баллов в журнал и четыре за четверть. Ей тоже моя подружка нравилась.
О нашей дружбе знает вся школа. Даже директор знает, что мы не расстаемся вечерами. Плевать, сейчас не до этого. В жизни самое страшное будничность. Ее нельзя поправить, она самостоятельна и безысходна.
Шел урок химии, меня вызвали к директору. Сначала завуча, а потом и меня. Сказали, только что, от сердечного приступа, у Ирины умерла мать. Я должен сам ей сообщить об этом. Мне страшно, но я вошел в кабинет химии...
Она почти висела на мне. Который час мы шатаемся по серым, унылым улицам Алма-Аты. Близится вечер. Суетливые прохожие маятниками снуют от остановок к магазинам, от магазинов к остановкам или подъездным дверям.
Идти вникуда... Наше несчастье всегда и везде с нами. Сонная, скрученная в комок нервов нелепость. Мир обрастает тенями, стаи ворон карканьем заполонили небо. Мутно. Герои этого мира - люди из сна. Они приходили из ниоткуда, исчезали в никуда. Они давали расплывчатые советы голосами из пепельного тумана. Их взгляды терялись во мгле.
Не помню их. Помню Ирину. Траурную кайму ее глаз. Помню тихую радость, когда мои нелепые, дурацкие выходки выводят ее из темноты оцепенения. Наверное, больше ничего и не было. Мы перестали ходить в школу. И ничего. Иногда заявлялись друзья, неловко, угловато, боязливо. Прошли похороны, прошло все. Но мы не желали проходить мимо друг друга.
Однажды, в один из безликих, темных вечеров, она предложила остаться с ней навсегда, и пришла ночь. Мы были первыми друг у друга. Как смешна и нелепа наша угловатость. Но чувство сильнее ее. Оно не проходит, оно ведет за собой.
Бешеная жажда сжала тела в одно, и боль растворилась. Глаза моей маленькой женщины стали бездонными. Я терялся в них словно в омуте, я растворялся в блаженстве каждой клеточкой тела.
Можно часами смотреть на наготу любимого тела. Каждый изгиб его кажется открытием и совершенством, каждое движение законченной грацией, от которой сойдешь с ума. Мои руки не желали отрываться от нее. Я живу прикосновением. И дни тянулись невыносимо долго, они жаждали новой ночи, и она приходила.
21.
А на Лесничестве меня вздули старички. Попал где-то в десятку. Так далеко, что и не рассчитывал. Тяму не хватило. Но огорчения ни капли. Двоеборье - соревнования с альпинистским уклоном. Кроме лазания, бег в гору на время. Из пункта А в пункт Б. Как альпиноид, гожусь. Время в гору четвертое. Оказался среди группы лосей со стальными легкими. Я доволен.
Непогода на скале прихватила, вот беда. На старте туман, изморозь, а полез, посыпались хлопья снега. Отморозил кончики пальцев. Еле-еле вылез трассу. Спустился, а ног и рук не чувствую. Фаланги пальцев белые, почти мертвые. Посмотрю на них, больно аж тошнит. Страшно, будто уже не мои. Как больно, когда они отходят. Господи, как больно. Лучше не вспоминать.
Почти год, как развалился наш 'Спартак'. У всех хоть что-нибудь, да получилось. Даже Маркхлевский лезет под КМСа. Витюля, Юрча попали в сборную. Об Амире и говорить стыдно. Он всех дует, без разбора. Честно сказать, я ему до сих пор завидую. Умеет выкладываться без остатка, абрек горный.
Веселый янычар. Глаз вороной. С ним легко, он уверен, что делает дело правильно. Если сомневаешься - попробуй, потягайся. Хочет доктором стать как Квашнин. Отслужу, грит, в армии и поступать буду в медицинский.
Да что там говорить, мужики уже выросли в кого-то. Они оперялись, обрастали амбициями. Юрча, наконец, оторвался от старых обид и стал мягче. Он опекает меня, и я не встаю в позу. Мы друзья.
Витюля продолжает наращивать свою основательность. Надежен до безобразия. Может в скалах у него не так получается, зато в быту, в горах, он самый лучший. У них с Юрчей классная связка. Они дополняют друг друга, расторопно, спокойно, без мелочной суеты.
А Ирина болеет за меня. Ей очень хочется, чтобы получилось. Она так уверена во мне. Она говорит - я отлично сложен. При моем бараньем весе в 59 кг. меня обзывают культуристом. Жира нет совершенно, а мышца отточена до предела. На межшкольных соревнованиях я подтянулся больше всех в городе. А что толку?
Люблю тепло. На Азиатской почти жара. Загораю в одних трусах. Архипов ругается слегка, а мне смешно. Теплая, родная скала. Прошлым летом я так мучительно привыкал к ней. Сколько ссадин, ушибов пришлось от нее претерпеть.
Постоянная, непроходящая неудобность, всегда чего-то недоставало. В самый неподходящий момент бьешься макушкой о карниз, в самый отчаянный - теряешь равновесие. Был, правда, один маршрут любимый - Тура. Я на ней Маркхлевского наказал...
Теперь по другому. Почти каждый маршрут мой любимый. Ноги складываются и распрямляются сами. Не спрашивая, как и зачем, руки берут зацеп за зацепом. Исключительно ловко уворачиваясь, откидываясь, зашагивая, мое тело торопится вверх. Автоматизм - вещь великая, но приходит тяжело.
Снизу, с земли, есть стенка слегка отрицательная, Гном называется. Метров пять - шесть. Копейки, а разговоров о ней. Там так тяжко, что в пиковом положении, почти на одной руке подтягиваешься. А иначе никак.
