Третье имя: Де Катальдо, Пьера. Студентка университета. Пропала в мае 1987 года. Сумочку, испачканную в крови, нашли в Модене, в мусорном баке. Исчезла бесследно, проводя поквартирный опрос по поводу новой АТС. Последний адрес, по которому ее видели: улица Кампителли, 29.

Меня охватывает дрожь.

Где живет инженер?

На улице Кампителли, 31, в соседнем доме.

Совпало.

Мы с Грацией уже почти у двери, когда звонит телефон. Вопли главного комиссара полиции слышны, наверное, даже на стоянке патрульных машин.

— Можно узнать, кому пришла в голову такая расчудесная идея? А, Ромео? Просмотрите срочно сегодняшнюю газету, ибо я сейчас спущусь к вам и докопаюсь, какому придурку пришла в голову эта херня!

Сегодняшняя газета.

Заголовок: «Волк-оборотень».

Внизу, петитом: Серийный убийца на виа Эмилия.

Каким-то образом просочившиеся неофициальные данные по этому делу в статье, полной вопросов, за подписью Карло Лукарелли. Мало конкретных сведений, мало что сказано по существу, но неприятности обеспечены.

Блиц-опровержение прокуратуры. Интервью с главой региона, который говорит о провокационных, дискредитирующих выпадах с двусмысленной политической подоплекой. Статистическая сводка от редакции, из которой явствует процентное увеличение числа убийств за последние годы.

Спазм следует за спазмом, очередями — чтобы никто не заметил, прячу руки в карманы.

Лорис извиняется:

— Кой черт мог знать, что он журналист, этот тип… Нас познакомили на вечеринке, мне его представили как криминолога, а поскольку он не врубался, то я…

В десять часов приходит факс от адвоката Фольи, адресованный в прокуратуру, копия главному комиссару полиции и начальнику оперативной группы: «…любая, подчеркиваю, любая информация, переданная в прессу и дискредитирующая моральный облик и социальный статус нашего клиента…»; следом — факс от заместителя прокурора Ландзарини, адресованный главному комиссару полиции, копия заместителю начальника оперативной группы: «…любая, подчеркиваю, любая информация, переданная в прессу в нарушение тайны следствия…»

Грация сидит, потупив взгляд, вот-вот заплачет, а главный комиссар полиции стучит кулаком по моему столу и орет мне в лицо:

— Если я еще хоть один раз, один-единственный раз услышу эту белиберду про Волка-оборотня…

Кровь была везде: на подбородке, в волосах, в ноздрях, даже в ушах.

Он загрыз ее до смерти.

Потом, откинув голову, закрыл глаза и, раздувая шею, попытался завыть, но не получилось. Его душил смех.

Я так крепко сжимаю руль, что костяшки пальцев побелели. Замечаю это только тогда, когда Грация нечаянно касается моей руки. Чувствую на себе ее пристальный, изучающий взгляд, а ее саму не вижу, уставившись в запотевшее ветровое стекло. Дом 31 по улице Кампителли, с тремя ступеньками, запертой парадной дверью, подсвеченной домофоном, то появляется, то исчезает под струями дождя, с которыми сражаются включенные «дворники».

— Вот увидишь, мы его поймаем, — заявляет Грация.

Меня колотит от злости, я сжимаю челюсть с сухим щелчком, так, что проступают желваки.

— Но как? — кричу я. — Без прослушивания телефона, без обыска, без наблюдения, без наружной слежки? Да если он нас с тобой здесь заметит, то сам заявит в полицию!

Грация трогает меня за руку, ее маленькие смуглые пальцы с коротко остриженными ногтями скользят по тыльной стороне ладони, бледной, поросшей редкими волосками.

— Я кое-что придумала, — шепчет она. — А именно… Раз он ищет наркоманок лет двадцати… Мне чуть за двадцать, и если я притворюсь наркоманкой…

Я оборачиваюсь, и она продолжает, все громче и решительней:

— Да-да: я так составлю график дежурств, что смогу каждый вечер пару часов проводить на панели, и поскольку он меня не знает в лицо…

— По-твоему, если инженер увидит девицу, дефилирующую у самого его дома, он не заподозрит, что это ловушка?

— Да, я думала об этом, и вот что пришло мне в голову… На улице Кампителли одностороннее движение, нужно доехать до конца, чтобы развернуться, иначе нарушишь правила; а в конце улицы — привокзальный сквер, где вечно толкутся уличные; нигерийки, конечно, но если мы устроим подряд несколько облав, они переберутся куда-нибудь еще, и тогда я…

— Нет, нет, нет, нет… — Я мотаю головой и в то же время думаю, что, возможно, инженер, все время проезжая мимо, рано или поздно… — Это не лезет ни в какие ворота, из этого ничего не получится, к тому же это опасно…

Грация улыбается, чуть скривив рот, и бросает на меня жесткий, почти злобный взгляд.

— Опасно для него… — шепчет она. Обнимает меня. Больно прижимает шею. — Как мило, что ты за меня боишься…

У меня возникла другая идея.

Профессор, вчера вечером, снова под башней с каменными монстрами, за бокалом красного вина:

— А куда подевалась студентка? По крайней мере с этой у него должна была возникнуть проблема сокрытия трупа, которая, если вы помните, является первым слабым местом серийного убийцы. Если чувства вины не обнаруживается, смените тактику, комиссар, и ищите тело; найдите то место, куда он запрятал студентку…

Я отпускаю руль, потому что больше не чувствую рук. Мурашки бегут по предплечьям, запястьям, пальцам…

— Ночуешь у меня?

— Да нет… Лучше не надо, лучше я пойду домой…

— Почему? Боишься сплетен? И потом — как это ты говоришь «к себе домой», когда в твоем доме живет чужая женщина?

— Ну, не знаю… Я и тебе помешаю спать…

— Этого-то я и хочу… чтобы ты не давал мне спать какое-то время… долгое время — а потом уж я постараюсь сделать так, чтобы ты заснул…

Она смеется. Я — нет. Пристально смотрю через ветровое стекло; сердце бешено бьется, желудок тоскливо сжимается. Представив, как горячее тело Грации обволакивает меня, я испытываю желание и одновременно неловкость. Почему? Я должен все для себя прояснить.

Профессор, прошлым вечером:

— Хотите совет? Хороший совет? Пошлите все к черту и займитесь своей девочкой. Это расследование стало для вас навязчивой идеей, опасной идеей: вам нужно остановиться.

— Нет, это монстра нужно остановить, это он опасен.

— Да, но вы гоняетесь за ним не ради этого. Не правосудие, не общественная безопасность подвигают вас, но уверенность в том, что вы его никогда не поймаете, а значит, сможете провести остаток жизни, не возлагая на себя никакой другой ответственности.

— Вы всегда все знаете лучше всех, правда? Меня вы тоже подвергли анализу?

— Нет. Я занимаюсь серийными убийцами. Начнете убивать, займусь и вами тоже.

— Ромео…

Я так давно вглядываюсь в ветровое стекло, что воспринимаю окружающее как неподвижную картину. На самом деле дверь открыта, и инженер, в бежевом плаще, яркой кепке, с зонтом-автоматом, стоит на ступеньках и с досадой смотрит на небо, прижимая к груди портфель, чтобы тот не вымок. Его «мерседес» припаркован прямо перед домом, и я, пока он садится в машину, завожу мотор. Следую за ним на расстоянии, стараясь не потерять из виду красные габаритные огни, сверкающие у каждого светофора сквозь капли на ветровом стекле. Грация протирает запотевшее стекло рукавом куртки, потом выскальзывает из нее, снимает с пояса кобуру пистолета, кладет между бедер, прикрывает курткой.

— Господи, — шепчет она, — вот бы он снял девицу прямо сейчас…

«Мерседес» сворачивает к вокзалу, прибавляет скорость на повороте и начинает петлять между домами. Тормозит перед девушкой, вжавшейся в стену, укрывшейся под козырьком, проезжает мимо на скорости пешехода, но не останавливается. В глубине улицы стоит еще одна, но она исчезает в парадном, когда налетает внезапный порыв дождя, сильный, неистовый, чуть ли не с градом.

Инженер остановился.

Вижу только красные стоп-огни сквозь темную пелену ливня. Сгибаюсь над рулем, почти утыкаюсь носом в ветровое стекло, но ничего не вижу. Грация открывает окошко, высовывается, но тут же втягивает обратно голову, мокрую, будто после душа.