— Ты знаешь человека, которого зовут Птица? — наобум выпаливаю я.

— Гм-м-м, — Флинт утыкает палец в подбородок, изображая задумчивость. — Вроде бы нет. Я знаю Ворона, он потрясающе рисует граффити, я тебе как-нибудь покажу, и безумную женщину, которая называет себя Ящерицей. Разумеется, ящерицы — это рептилии, хотя вполне возможно, что у них был общий предок с нашими пернатыми друзьями, какой-нибудь динозавр, — он проговаривает это быстро, на одном дыхании. Потом замолкает, набирает полную грудь воздуха. — А почему ты спрашиваешь?

— Да так, — отвечаю я и добавляю, когда он вскидывает брови. — Это связано с Сапфир. Человек, который ее знал.

На мгновение на его лице отражается боль.

— Послушай, Ло, пообещай мне, что будешь осторожна. — Он раскидывает руки и наклоняется ко мне. — Я говорю так только потому, что тревожусь за тебя, понимаешь? — Последние слова выплескиваются потоком.

У меня перехватывает горло. Я не знаю, что сказать.

Слава богу, именно в этот момент официант несет нам пиццу.

— Что ты выяснила о Сапфир? — спрашивает Флинт нормальным голосом, как только тот отходит, поставив между нами пиццу — с пылу с жару. Затем хватает кусок и тут же начинает жевать, не отрывая от меня глаз.

— Ну… — Я колеблюсь. — Девушки отдали мне ее косметичку. Но сказали мало чего.

— Я тебя предупреждал.

— Они меня не отшили, ничего такого. Я думаю, они действительно практически ничего не знали о ее жизни вне клуба.

Флинт уже тянется ко второму куску. Наши руки сталкиваются над блюдом, и он смеется. Убирает руку, предоставляя мне возможность взять кусок.

— И это все? — напирает он. — Больше ты ничего не узнала?

— Я еще говорила с управляющим… но речь шла только о работе. Ты знаешь. — Я перекладываю кусок пиццы на свою тарелку, жду, пока он остынет. Не хочу рассказывать ему о моей встрече с Гордоном. Точно не знаю почему. Может, не хочу, чтобы Флинт знал, как мне понравилось проведенное с Гордоном время.

— Я подумала, — продолжаю я, вскинув глаза на Флинта и сосредоточившись на сырной ниточке, которая приклеилась к его нижней губе, — раз уж ты тут знаешь все и всех… может, ты мне поможешь? Задашь нужные вопросы. Ты знаешь, у кого надо спрашивать, а я — нет. — Я поднимаю немного остывший кусок пиццы и трижды откусываю по чуть-чуть.

Он несколько секунд барабанит по столу, вытирая салфеткой соус и, сжимая ее в комок, берет третий кусок пиццы и отхватывает половину. Никогда не видела человека, которого так долго не покидал волчий голод.

— Это не мое дело, — наконец говорит он. — И не твое тоже. Мне не хочется говорить тебе об этом, но здесь постоянно умирают люди.

Я закрываю глаза, открываю вновь. Хватаюсь обеими руками за стол, унимая злость.

— Я знаю, что этим ее не вернешь. Я даже не знала ее. Понимаешь? Я совершенно ее не знала. Но… но это правильно. Мне нужно это сделать. Для нее, да. Но, по большей части, для себя.

Я наблюдаю за ним, затаив дыхание, считаю до шести.

— И, — мягко добавляю я, — пожалуй, мне нужен здесь человек, которому… не все равно. Когда вопрос ставится ребром.

— Я об этом подумаю, — отвечает он, медленно поднимает на меня глаза и тут же смещает взгляд на два оставшихся куска пиццы, поблескивающие жиром на серебристой сковороде. — Будешь их есть?

* * *

Часом позже, в три утра, я дома и не могу спать.

Я разглядываю свое лицо в зеркале моей спальни и слышу, как Гордон вновь произносит это слово: красавица. Мой палец движется по шраму над левой бровью. Он появился у меня после того, как я упала в ручей у подножия холма неподалеку от нашего дома в Миннесоте (Орен назвал его Жопным ручьем, как только мы его обнаружили). Мы искали центы. Их поиски, разумеется, выглядели как состязание. Орен все превращал в состязание. Он заметил один у самой кромки воды, многозначительно посмотрел на меня, крикнул: «Бежим!» Я бежала слишком быстро, так мне хотелось хотя бы раз добраться до цента первой, зацепилась за ветку и головой полетела в Жопный ручей.

В памяти осталась только бегущая ледяная вода, от которой у меня разом перехватило дыхание, и уверенность, что я сейчас умру… а потом я почувствовала руки Орена, вытаскивающие меня на берег. Он первым заметил, что льется кровь. Я ничего не чувствовала, пока он не коснулся моей головы и не показал мне окровавленную руку.

После этого, всякий раз, когда я злилась на него, он изгибал бровь и говорил: «Разве ты не помнишь, что я спас тебе жизнь?»

Я смотрю на себя так долго, что мои глаза начинают сходиться к носу и во лбу возникает третий гигантский серо-зеленый глаз циклопа. Я несколько раз моргаю. Теперь глаза вновь смотрят прямо, а циклопьего глаза больше нет.

Я вытаскиваю косметичку Сапфир из холщовой сумки и ставлю на прикроватный столик. Роюсь в содержимом. Достаю тени для век — темно-синие, которые называются «Полночь» — и провожу по векам. Как только отрываю глаза, у меня возникает странное чувство: я могу поклясться, что какую-то секунду перед зеркалом сидела не я, а она — Сапфир.

Мои пальцы возвращаются в косметичку, ищут самую важную часть образа Сапфир — фирменную помаду цвета синяка, — но ее нет. Я вываливаю на столик все содержимое косметички, в ней много чего есть, но не искомый тюбик с помадой.

Я еще раз смотрю на себя, на свои глаза, которые теперь так напоминают глаза Сапфир, прежде чем пойти в ванную, чтобы вновь, и вновь, и вновь умыться. В спальне я убираю в косметичку Сапфир все, что из нее вывалила, и ставлю ее между шести высоких серебряных подсвечников. Она выглядит как середина цветка, вокруг которой стоят часовые-подсвечники, охраняя ее. Только потом вспоминаю про пепельницу, терпеливо дожидающуюся в моей сумке. Я достаю ее обеими руками и кладу в ряд с тронутым ржавчиной портсигаром с монограммой «ГТВ» на лицевой стороне и тремя длинными, похожими на флейту мундштуками.

Я думаю о Сапфир, о темном, терпеливом силуэте, грациозно плывущем между столиков, заставленных серебряными, с ручной гравировкой пепельницами. Пепельницы везде — на полу, потолке, стенах. Я задаюсь вопросом: курила ли она?

Я это выясню, даю я обет. Я выясню все. Так или иначе.

Глава 12

— Пенелопа. Алло, гараж? Вы с нами?

Я мгновенно сосредотачиваюсь. Мистер Келлер хмурится, глядя на меня.

— Извините, — говорю я. — Я не слышала вопрос.

— Не было никакого вопроса, мисс Марин. Мы ходили по классу и заслушивали ваши ответы по домашней работе, которую задали вам вчера по дифференцированию сложной функции с помощью цепного правила.

Я чувствую, как мои глаза закатываются под череп. Дело не в том, что я совершенно измотана, проспав меньше четырех часов, а я измотана. Просто все мои мысли о Сапфир, ее пропавшем тюбике с помадой и ее убийце. Не могу не думать и о Флинте, пытаясь понять, то ли он действительно собирается помочь мне, то ли попытался отвязаться от меня, пообещав подумать. Я очень хочу это знать. Должна знать, поможет ли он мне. Должна знать, встанет ли плечом к плечу со мной.

— Вопрос девятнадцать, страница сто одиннадцатая, мисс Марин. Так что вы ответили?

Келлер — один из тех учителей, которые замечают мои ритуалы, возможно, потому, что помешан на математике и сверхчувствителен ко всему, связанному с цифрами. Однажды он попытался поговорить со мной после уроков, сказал, что он понимает, но все эти постукивания на контрольных отвлекают других учеников. Он попытался убедить меня поговорить об этом со школьным психологом, как будто это могло помочь. И когда он говорил со мной, мое лицо так пылало, а во рту так пересохло, что я не могла произнести ни слова. Не могла даже солгать, сказав, что не знаю, о чем он говорит, или дав безумное обещание никогда больше не постукивать. Он не понимал. Просто не мог понять.

После того разговора он, похоже, воспринимает мои постукивания как личное оскорбление, будто я делаю это специально, чтобы отвлекать его на уроках.