– Не переживай, ночью ты можешь его снимать.

– А ты уверен, что Эмма Константиновна не залезет к нам в спальню, чтобы проверить? – ухмыляюсь, понимая, что, наверное, я бы не удивилась и такому поступку с ее стороны. Тем более после услышанного в свой адрес у бассейна. Сейчас не то, что мой шаг, мой каждый вздох будет ею рассмотрен, как под микроскопом.

– Вот, это, кстати, еще одна причина спать в одной кровати, – посмеиваясь, говорит Сокольский. – Надевай, – протягивает мне зажатый в пальцах аккуратный золотой обруч, выжидательно гипнотизируя своим взглядом.

– А как же встать на одно колено? Скрипка, лепестки роз, торжественный момент? Ты все-таки мою руку и сердце на всю жизнь просишь, а не на работу на пару часов выйти.

– Обломинго. Помнишь? – подмигивает негодяй своим черным глазом и расплывается в поистине дьявольской ухмылке. – Я вот запомнил, Наст… – не успевает договорить Сокольский, как за спиной щелкает дверь, и тут же врывается в спальню резкий голос его матери:

– Илья, может вы… – говорит женщина, и я не успеваю даже среагировать, как Илья сгребает меня в охапку зачем-то. И пряча руку с кольцом у меня за спиной, вроде как невзначай проезжая по попе, приобнимает.

– Кхм… мам? – смотрит на родительницу, которая, словно рентген, сканирует нас, ну, уж слишком пристально. И, видимо, и сын ее это замечает, потому что приобнимает еще чуть сильнее, целуя в висок. – Ты не могла бы стучать, перед тем, как зайти? – просит вроде как невинно, но Эмму это жутко коробит.

– Я в своем доме.

– А мне не пятнадцать, и мы могли с Настей здесь отнюдь не беседы вести, – говорит, как всегда, спокойно, совершенно не тушуясь перед матерью, тогда как я от предположения “чем мы могли тут заниматься” краснею и бледнею, а сейчас, наверное, вообще зеленею.

– Поняла. Ждем вас в столовой. Через час будет обед, – недовольно бросает Эмма Константиновна и выходит, ощутимо долбанув дверью.

Надо же, из какого бы общества дамы ни были, они все выражают свой гнев разнесением косяков и разбитием дверного полотна в щепки.

– Ты очень резко с ней, – подаю голос, когда Сокольский-таки ловит мою правую ладошку и натягивает на безымянный палец кольцо.

Да уж, не такую я в своей жизни помолвку представляла. Я, как минимум, планировала рыдать от счастья и, как максимум, упасть в обморок.

– Я люблю свою мать, но она умеет переходить границы, – говорит Илья и на доли секунды, натянув колечко до конца, замирает с моими пальчиками в своей ладони, рассматривая мою ладошку. Мне кажется, он хочет что-то сказать, поднимая свой взгляд исподлобья, но потом, передумав, ухмыляется. – Неплохо, однако, смотрится, Загорская. Может, нам и правда того?

– Чего того?

– Свадьбу. Детишек. Дом, – говорит и, словно издеваясь, улыбается.

Нет, ну, вот гад ведь. Точно, гад!

– И не того и не этого! – показываю язык и, выдернув пальцы из захвата, беру с полки полотенце и демонстративно ухожу.

Хочу в душ. В ледяную воду. Срочно.

А еще не хочу видеть его взгляд, хочу смыть его сногсшибательный парфюм, который, кажется, прочно въелся в мою кожу вместе с его прикосновениями, и вообще хоть на полчаса хочу получить личное пространство. Выдохнуть и взять себя в руки, перестав растекаться лужицей при одном его взгляде.

Что происходит? Что так поменялось-то? Он как был несносным начальником, так им и остался. Просто антураж поменялся. Картинка стала ярче, а вот моя к нему ненависть сильнее.

Однозначно.

Парочка свободных часов до обеда стали для меня спасительным глотком воздуха.

Приняв душ и переодевшись с этого жаркого платья в легкий сарафан, я смогла-таки уломать Илью провести для меня небольшую экскурсию по дому, который оказался раза в три больше, чем я предполагала. А еще примерно в десяток раз дороже по обстановке, чем я прикидывала.

Что ни картина, то мировой шедевр. Что ни мебель, то дорогие породы. Множество спален, наличие которых снова заставляет злиться на такую несправедливость, как необходимость ночевать с Ильей в одной комнате, пара кабинетов, личный спортивный зал и отдельный домик для персонала. Конечно, не Эмма Константиновна же прикладывает свои ухоженные ручки к уборке и готовке. Да и чтобы убрать такой дворец одной, нужен, наверное, месяц. Поэтому в штате семьи Сокольских работают, как минимум, два личных повара и две горничных. Еще пара ребят из службы охраны.

Пока мы бродили по дому, и я с огромными от удивления глазами рассматривала чуть ли не каждый угол, Илья, совершенно не понимающий, что значит “попасть в другой мир”, терпеливо шел за мной и только изредка посмеивался, напоминая, что я рискую своей слюной испортить их персидские ковры.

– Давно твоя семья владеет этим домом? – спрашиваю, когда уже спускаемся по широкой лестнице в фойе, направляясь на тот самый обед с семьей. Честно говоря, от мысли, что придется снова встретиться с хозяйкой дома, меня слегка потряхивает.

– Мне было примерно семь, когда мы сюда переехали, – заложив руки в карманы, с мечтательной улыбкой на губах говорит мужчина. – Помню, для меня этот дом казался чересчур огромным, и я вечно боялся в нем заблудиться.

– Правда? – смеюсь, замирая и не дойдя до пола двух ступенек. Стоит только представить такого вот взрослого и уверенного в себе Сокольского маленьким трусливым мальчишкой, губы расплываются в улыбке сами собой. Картинка, мягко говоря, забавная и до ужаса милая.

– Правда, Настя. Ничто мирское мне не чуждо, – обводит взглядом белый мрамор стен и, ловя мой заинтересованный взгляд на себе, совершенно по-джентельменски подает руку. – С тех пор, правда, здесь шел ремонт и не раз. Лет десять назад родители практически с нуля все сделали. Провели капитальную перестройку.

– Ты любишь сюда приезжать? Просто, сколько мы работаем… – выпаливаю и тут же понижаю голос до шепота, – ну, в общем, нечасто ты летал в Монако за эти два года.

– Ты, однако, знаешь обо мне все, Загорская?

– Ты удивишься, как много, – усмехаюсь, припоминая, сколько мы вместе “пережили”. – Но, думаю, что все же не все, – продолжаю задумчиво и вкладываю свою ладошку в его. – Так ты не ответил.

– Не особо, – кажется, спустя целую вечность говорит Илья.

– А что так?

– Есть воспоминания, которые… – поджимает губы Сокольский и отводит взгляд, подталкивая меня к тому, чтобы продолжить путь. – Просто у меня нет на это времени.

Врет.

Точно врет. Уж я-то знаю.

Но, думаю, раз Илья говорить не хочет, зачем я буду лезть в его душу. Да и вряд ли эта информация принесла бы хоть какую-то пользу в нашей игре.

– Знаешь, меня и правда беспокоит, что я о тебе почти ничего не знаю, – спустя какое-то время говорит мужчина, притормаживая у дверей в обеденный зал. Место, мягко говоря, неуместное для такой беседы, но его это, кажется, совершенно не смущает. – Стоило бы это исправить.

– Н-да? – ухмыляюсь, – не беспокойся, моя жизнь не так интересна, как твоя, – улыбаюсь, но как-то печально, и Илья это замечает, а потом и вовсе перехватывает взгляд, устремленный в окно.

– Кто твои родители? Братья, сестры? Кошки, собаки? С кем живешь? – посыпались на меня вопросы полушепотом, как из рога изобилия. И тон, и взгляд говорят об абсолютной заинтересованности Сокольского. Надо же, ему стала интересна чья-то персона, кроме его самого?

Я почти польщена.

– Разве тебе не отправили на меня досье? Личное дело? Резюме? Хоть что-то? – удивленно выгибаю бровь. – Сейчас не самое лучшее время для знакомства, – стараюсь тонко намекнуть, что с той стороны двери слышится возня. Мы сейчас ступили на очень опасную дорожку: вести такие беседы в доме, где полно ушей, ведь, по легенде, мы все друг о друге знаем от и до.

– Не читал, – отвечает спокойно, как, само собой разумеется, и это неожиданно задевает. Значит, я и правда так ему неинтересна, что он даже перед полетом не полюбопытствовал, кого с собой берет? Чертовски обидно.