Я стираю написанного больше, чем оставляю.

И даже то, что я оставляю – ужасно. Настолько ужасно, что может оставить меня без денег и дела моей жизни.

Вот – почему я здесь.

Я настолько боюсь оказаться списанным материалом, что готов испробовать все, пока на то еще есть время. Может, пары океана вернут мне вдохновение, быть может, действительно этому поспособствует тишина городка.. может даже вечно серое небо и уныло-бесцветные серо-голубые тона домов, которые мы сейчас проезжаем и которые словно бы красились нарочно под один цвет.

Такое чувство, что из этого города выкачали все цвета, но потом сжалились, и вернули серо-блекло-грязно-голубой. И решили, что так сойдет.

Может, именно все это подарит мне вдохновение и долгожданный годный сценарий, за который подерутся Ворнер Бразерс и Юниверсал? Ну что-то же тянет всех этих творцов сюда на зиму, точно пчел на мед? Что-то заставляет их ежегодно уезжать отсюда с бестселлерами, раз за разом возглавляющими списки Форбс, или сценариями, по которым снимают фильмы знаменитые режиссеры? Что-то заставляет их разворачиваться тут так, что чертям тошно становится?

И ни одному человеку.

Этот городок известен на всю Америку своим «зимним богемным заездом». Если летом сюда приезжают отдохнуть известные актеры – то зимой тут работают те, по чьим сценарием ставят фильмы, в которых потом играют те самые актеры. Или пишут треки, которым эти актеры подпевают. Или рисуют картины, которые эти актеры покупают за бешеные суммы и вешают в центр главной гостиной, как главную гордость дома.

Я лишь хочу стать сначала тем, кто здесь работает зимой затем – чтобы однажды оказаться тем, кто может позволить себе иметь достаточно денег и времени, чтобы отдыхать здесь летом.

Это все, чего я хочу.

Ради этого я здесь.

М-м-м-м..

Я сжимаю зубы и крепче вцепляюсь пальцами в руль, заворачивая на очередном повороте, когда Гретта начинает мычать еще сильнее. Будто какая-та умственно отсталая. Альма уверяет, что последние месяцы я стал слишком дерганным и необоснованно придирчивым (быть может, это одна из причин, по которым она согласилась переехать сюда за зиму – может, думает, что отсутствие суеты большого города позволит мне прийти в себя, хотя мы прожили с ней достаточно лет, чтобы она понимала, что дело не в том, что есть – а в том, чего нет, черт возьми).

М-м-м-м-м!

– Дорогая – цежу сквозь зубы, глянув на дочь в зеркало салона – можешь, пожалуйста, перестать?

Гретта поднимает глаза и скучающе смотрит на меня, начав водить плечами из стороны в сторону (насколько позволяет ремень безопасности), имитируя волну, отчего у меня начинает кружится голова и появляется тошнота.

– Что перестать, пап?

– Мычать – вновь гляжу на нее, и эти колебания действительно поднимают к моему горлу завтрак – и качаться.

Она меня будто не слышит, и я взрываюсь, ударив рукой по рулю:

– Вот так вот качаться, мать твою, Гретта! Сядь, на хрен, спокойно и сиди смирно!

Гретта замирает, ошарашенно глядя на меня. Альма, недовольно вздохнув (сидя рядом со мной на пассажирском переднем сиденье), оборачивается назад и поправляет ей волосы, перегнувшись так, что ремень безопасности, должно быть, пережимает ей уже все органы:

– Не обижайся на папу, милая. Просто он очень устал и нам всем хочется поскорее приехать. Но мы уже скоро будем дома.

– Дом остался в Нью-Йорке – скептично замечает она.

– Порой мне кажется, что ей год а не десять – цежу, не оборачиваясь на них, стараясь целиком сконцентрироваться на дороге.

– Генри.

– Ничего – фыркает Гретта – мне тоже порой многое кажется. Например, что лучше бы ты меня и дальше не замечал, как прежде, зарывшись в свои листы, а не пытался строить из себя примерного папочку через десять лет после моего рождения.

– Гретта! – теперь Альма приструнивает уже ее.

– Эти «листы» – это единственное, что позволяет нам всем не сдохнуть с голоду! – в порыве гнева я уже забываюсь, что общаюсь с собственной доверью, которая младше меня на 22 года, и в моей голове это уже какая-та пренеприятнейшая девица с Би-би-си, которую надо поставить на место – и знаешь, ты себе льстишь, я вовсе не пытаюсь тебя воспитывать. Я лишь пытаюсь тебя заткнуть, потому что у меня голова, на хрен, уже раскалывается от тебя!

– А ну хватит вам обоим! – теперь голос Альмы уже раздраженный, она чуть толкает меня в плечо и шипит на ухо, серьезно думая, что так в полной тишине автомобильного салона Гретта ее не услышит – какого дьявола на тебя нашло, Генри? Она твоя дочь, а не спарринг партнер!

Тяжело вздыхаю и закатываю глаза. Вновь смотрю в салонное зеркало, где девчонка с затянутыми в хвост черными (как у меня) волосами и карими (как у Альмы) глазами сидит, насупившись, и смотрит в окно, поджав губы.

Стараюсь, чтобы голос мой звучал как можно мягче:

– Эй, милая – попеременно смотрю то на дорогу, то в зеркало – котенок, ну прости меня. Я был груб и не прав. Ты же знаешь, папа устал, у папы много работы и плохой период.

– Да, я постоянно слышу про плохой период – фыркает она.

– Нам просто надо помочь папе его преодолеть – подключается Альма, вновь повернувшись к дочери – и не обижаться на него, если он бывает груб. Ведь мы с тобой знаем, какой он на самом деле хороший, правда?

Гретта неуверенно переводит взгляд с Альмы на меня в зеркало.

Улыбаюсь и добавляю:

– В честь приезда вместо обеда можешь съесть коробку пончиков. Купим в здешнем магазине.

Наконец, обиженные губы размыкаются и она смеется:

– Ладно, я больше не злюсь на тебя.

Простота.

Вот что я люблю в детях. Коробка пончиков на обед вместо тушеной семги – и я прощен. А выдай я нечто подобное Альме – она припоминала бы мне это еще неделю, раздула бы до размеров слона (и едва ли не фатального непонимания и обесценивание партнера в браке) и черта с два я бы откупился материально. Искупление бы ко мне пришло только тернистым путем мозготраха и различной психологичной дряни, которую она любит называть разговорами и поиском решения проблем. Проблем – которые видит только она, но искать ответы на которые почему-то должны мы оба.

Однако, и о причине ссоры Гретта забывает так же быстро, как о самой ссоре. И вот она уже вновь качается из стороны в сторону, натягивая самым противным образом гласные (а заодно и мои нервы):

– А где мы купим пончики? – когда ее качание кренится в сторону окна, она выглядывает туда, будто бы магазин может появится прямо перед ее носом – я не вижу магазинов.

– Потому здесь их нет – вновь начинаю раздражаться – потому что это жилой квартал, милая. Здесь весь город – один спальный район. Думаю, мы сходим в магазин, когда заселимся, потому что и так уже опаздываем на встречу с арендодателем.

Гретта продолжает качаться.

Альма – хвала небесам! – поворачивается и мягко напоминает дочери:

– Милая, папа же просил тебя так не делать.

Она растерянно хлопает глазами:

– Ой, прости, я забыла.

Не удивительно. Память, как у рыбки. Немудрено, что в ее школьных отметках выше D ничего не было с первого класса. Но я очень сдерживаюсь, чтобы не сказать этого вслух. Да, родитель из меня такой себе, и в основном дочерью занималась Альма (особенно учитывая, что период после ее рождения пришелся самым плодотворным, а когда ей едва исполнилось пять – на меня обрушилась популярность «Черного Окна» и мне точно было не до семейных тяжб), но даже такой как я (даже в таком состоянии, как сейчас) – все-таки понимаю, что сказать это Гретте будет неправильно. Она ведь перестала качаться, и для десятилетней девчонки подобное путешествие и правда может быть настолько будоражащим, что она вмиг забывает мои просьбы и требования. Конечно, это бесит – но это не повод неуместно указывать на ее неудачи (точнее полные провалы) в школе.

Я же все-таки ее долбанный отец, а не ровесник, с которым главное не донести суть идеи, а «уложить на лопатки» словесно и морально. Нет, я родитель, и в любом споре с ребенком главное – это не доказать свою правоту, а донести до него свою мысль.