- Откройте!
- Петя, за твоею душою! - только и выдохнула Луша. Корзинка выпала из руки, грибы покатились по полу. Петр Никитович сильно побледнел:
- Дорогая моя, да утешит тебя Господь! Мы сделали для Него все, что могли, и не нами начинается мученический путь христиан. Мы его уже заканчиваем, Боже мой! Обниму ли я свою жену когда-нибудь еще здесь, на земле? Если не суждено тому, обними Ты ее своими благословениями. Будь милостив к ней, если упадет она от непосильной ноши. Если уж пришел конец моим скитаниям и служению моему, то пусть Твои благословения вдвое-втрое почиют на сыне моем. Сохрани дом мой на многие годы и в благополучии, тогда, когда вокруг распространятся бедствия. Будь милостив и к малюткам моим, и к тому дитяти, которое должно родиться. Теперь же я в воле Твоей, и не как я хочу, но как Ты. Аминь!
- Петя,- тревожно зашептала верная жена Петра Никитовича. - Пока я с ними буду говорить, иди во двор и спасайся: там отбила несколько досок, во дворе нет никого.
С улицы непрерывно колотили в дверь. Луша заголосила:
- Он, да кто там безобразничает? Кого вам надо?
- Открывайте, - грубый голос сопровождался усиленным стуком, - это из НКВД.
- А у меня НКВД делать нечего, - продолжала тянуть время Луша, - Я одна и никому не открою. А вы ступайте во-он туда, где грабят и воруют, убивают и обманывают. Нечего пугать моих детей!
- Открывайте, вам говорят, - уже хрипел раздраженный голос. - Иначе будем ломать двери!
- А у меня НКВД делать нечего, - стояла на своем Луша. Недостойна я вашего посещения. Хотите ломать - ломайте, но я вам не открою.
На мгновение за дверью стихли, вдруг послышался шум с другой стороны, стукнула задняя дверь, только что выпустившая Петра Никитовича, и вот он сам, в сопровождении преследователей, втолкнут в прихожую, Лушу отбросили в сторону, кто-то из ворвавшихся откинул крючок, теперь и те, с крыльца, оказались в доме. При виде целой толпы разъяренных мужчин, заревели дети. Один из оперативников, видимо старший, попытался успокоить детей и Лушу:
- Да не ревите вы! Не плачьте - ничего вам не будет, мы только посмотрим, что тут у вашего мужа хранится в доме. Зачем шум поднимать, и мужа вашего отпустим...
- Зачем вы врете? - сквозь слезы выкрикнула Луша. - Не для того вы день и ночь сторожили нас и гонялись по пятам за мужем, чтобы отпускать его... Ишь, уцепились, ровно бандит перед вами. Да отпустите вы его, куда он убежит-то! Вас тут полон дом!
Двое, державших Владыкина за руки, отошли в сторону. Старший подвинул Петру Никитовичу стул и кивнул остальным. Те привычно принялись за обыск. Владыкин горестно покачал головою:
- Эх вы, люди! До чего только дьявол довел вас! Подкарауливаете бедного, полуграмотного человека, средь бела дня врываетесь в его дом, чтобы схватить и отнять от этих малюток. Да при этом еще и оправдываетесь: мол, не за Бога арестовываем!
- Да не за Бога! - огрызнулся старший.
- А за кого же вы арестовываете? - встряла Луша - Вон смотрите: лежат топоры, лом, колун, ножи всякие... что-то за них вы не хватаетесь, а сразу уцепились за Библию, чтобы только отнять у нас...
- Но-но, Владыкина! - грубо прервал старший. - Наговоришь на свою голову! Как бы и тебе не пришлось идти вместе с мужем!
- А вы мне рот не закроете! Самое страшное уже сделали: отняли отца у детей, теперь осталось еще и мать отнять... сиротами сделать малюток, по приютам отдать...
Тем временем обыск кончился. Добыча оказалась скудной: Библия да несколько христианских журналов.
- Пошли! - с досадой приказал Владыкину старший. Тот поднялся, на обмякших ногах обошел домочадцев, растерянно обнял всех, поцеловал, вытер слезы и пошел вон из дома. Луша выскочила за ним на крыльцо. Совсем недавно с этого крыльца отец смотрел, как уводят его сына, теперь пришел и его черед.
Набежали соседи. Сочувствовали, утешали, рассказывали, что давно усмотрели слежку, показывали на сарай, где работники НКВД оставляли своя велосипеды. Луша будто окаменела.
Прекрасен цветущий май! Все вокруг так и дышало свежестью зелени, веселое щебетание пташек наполняло цветущие сады, солнечные блики игриво плескались в дождевых лужах. Но могли ли красоты оживить застывшую в скорби душу Владыкиной? Пришло время родить, одна-одинешенька поплелась в родильный дом. Девочку назвала Маргаритой.
Шел уже июнь 1937 года. Ни одной весточки от мужа. Навела порядок в доме и, все еще чувствуя непомерную слабость, побрела в милицию. Как и в прошлые времена - о муже ни звука. Точно так же, как и восемь лет назад. Время течет - нравы врагов не меняются. Кинулась по начальству - тщетно. Без сил опустилась на скамейку. Тут вышел дежурный. Издали присмотрелся к плачущей Луше.
- Что у вас случилось? Отчего плачете? Начальство-то в эту пору уже дома отдыхает.
Луша рассказала все как есть. Посетовала, что толку от ее жалоб никакого.
- А как звать, мужа-то?
- Владыкин Петр Никитович.
Объяснила, как выглядит муж. Милиционер робко оглянулся, сочувственно поглядел на грудничка, присел рядом.
- Никто тебе тут ничего не скажет, - озираясь, тихо заговорил дежурный. - А муж ваш тут, в милиции. В особой камере. Числится не за нами, а за НКВД. Сам начальник его допрашивает. Только смотри, не проболтайся. Человек-то он больно хороший, муж ваш... я и раньше его знал, и тут он такой же - все молится. И сына вашего знаю - бедовый парнишка, а уж что до слов, то и начальство с ним управиться не сумело. Сейчас ваш муж в той же камере, где и сын сидел. И вас помню, как вы за сына спорили у начальства. Так вы вот что сделайте. Утром пораньше придите, я перед сменой на оправку арестованных выведу, вот здесь станете, за дверью, увидите его, перекинетесь словом. А сейчас домой идите, попусту не бейтесь, все одно не скажут. И не покажут никогда! - с неожиданной твердостью закончил милиционер.
Луша пропустила мимо ушей это зловещее предостережение.
- Спасибо тебе, касатик, пусть Бог воздаст за твою доброту. Сделаю, как ты велел. А теперь-то передачку нельзя передать ему, а? Весь день с узелком болтаюсь, Смерть одна, как руки гудят...
Милиционер довольно неохотно согласился выполнить просьбу, но вернулся скоро:
- Сказал я ему, - шепнул он. - Завтра, утром, за дверью... Утром, чуть свет, Луша была на ногах. Приготовила еды, побежала в милицию, встала в указанном месте. Милиционер уже начал свое дело с первыми камерами. Тут Луша увидела, как по коридору, из полумрака к ней медленно шел арестант. Сердце екнуло - она узнала мужа по полосатой куртке, измятой, пожелтевшей от тюремной грязи. На осунувшемся, обросшем лице Петра Никитовича тем не менее застыло выражение блаженства. Луша тихонько окликнула его. Владыкин остановился, прижмурился: свет бил прямо в лицо,
- Луша!
- Петя!
Милиционер деликатно отвернулся.
- Покажи дочурку. Как назвала?
- Маргаритой. На, подержи малютку.
Забыв все предосторожности Луша высунулась из-за дверей, сунула драгоценный сверток в руки мужа. Петр Никитович взял на руки дочь, сосредоточенно заглянул ей в лицо. Потом возвел очи к небу:
- Боже мой, Боже мой! И эту жертву отдаю Тебе. Будь милостив.
А Луше скороговоркой добавил:
- Следствия и суда не было и не будет. Склоняют отречься, но Бог сохранил меня. Вере передай - пусть остерегается...
Тут милиционер понудил его идти дальше, Луша даже не успела обнять его, только крикнула вдогонку:
- Когда же ждать тебя?
Петр Никитович обернулся через плечо, с усилием выдавил:
- У ног Христа.
В тот же день Луша узнала, что кроме ее мужа были арестованы еще четыре брата и среди них регент. Ни передач, ни свиданий не разрешили. Не было даже известно, где их содержали.
А спустя два месяца, после настоятельных жалоб, Луша узнала:
- Все они осуждены без права переписки.
В то время Луша еще не знала зловещего смысла этого приговора. Прошло еще больше года, и перед одинокой, всеми забытой, задавленной горем женщиной, оставшейся с тремя детьми на руках, легло еще одно сообщение: "Ваш муж умер от воспаления легких".