Критики из рядов буржуазного общества могут сказать, что тут поддерживается суверенитет установлением закрытых границ, а не в результате свободного выбора людей. То есть способ принуждения жить в том раю, из которого человек уйти хочет, но не может, потому что границы охраняются войсками. Да, я понимаю, что здесь наш недостаток. Но считаю, что временный недостаток. Мы очень хотим создать свободный переход через границу в любом направлении, но при каких обстоятельствах? При диктатуре рабочего класса абсолютной свободы не может существовать. Да и в других странах, которые кичатся полной свободой, если разобраться, такой свободы тоже нет. Но мы бы как раз хотели создать такие условия, если бы у нас к тому имелись материальные возможности, потому что любой человек не должен чувствовать моральную скованность, угнетенность и несвободу. Требуется развитое понимание идеи человеческой свободы. Большинство же народа пока оценивает свободу или несвободу по тому, сколько, чего и почем он может купить. К сожалению, пока на этой основе мы соревноваться с Западом не можем.
Некоторые наши умники-коммунисты скажут, что тут принижаются наши достижения. Давайте трезво смотреть на вещи! Если бы мы располагали большими материальными возможностями и обеспечили бы удовлетворение материальных потребностей людей, то, безусловно, они от добра не искали бы добра. Моя мечта – выработать условия, при которых ГДР стала бы для западного мира окном социализма, привлекающим к себе в моральном, политическом и материальном отношении. Я говорю, конечно, о трудовом люде, а не о капиталистах. К сожалению, мы еще не накопили таких возможностей и приходится кормить людей обещаниями. Но это будет, я в этом уверен, хотя, видимо, нескоро. А пока СССР шел к XXII съезду КПСС. У нас был установлен срок подписания мирного договора с Германией. Мы предупредили Запад, что если он откажется, то мы сами заключим мирный договор с ГДР и будем исходить из его условий и в вопросах суверенитета ГДР, и в процедуре доступа в Западный Берлин.
Граница хорошо прикрывалась, охранялась и контролировалась, но мы не прекращали борьбы, старались убедить своих бывших союзников по войне против гитлеровской Германии подписать мирный договор. Убеждали их в выгодности этого шага для обеих сторон в деле создания нормальных отношений между государствами. Мы поддерживали межгерманскую торговлю, культурный обмен, туристские поездки и прочее. Все то, что характеризует нормальные отношения между суверенными странами, тем более между соседями. Одновременно не отказывались от нажима. Правда, нажим выражался только в наших публичных заявлениях через прессу, радио и прочие средства массовой информации.
Так, 29 июня 1961 года Госсовет ГДР обратился с соответствующим предложением к ФРГ, 6 июля то же самое сделала Народная палата ГДР. 13 августа на границе с Западным Берлином поднялись заграждения. Осенью Гротеволь послал канцлеру Аденауэру[148] новые предложения о нормальных отношениях между двумя немецкими государствами.
В то время в Белом доме США уже сидел президент Кеннеди. Он решил продемонстрировать силу и послал подкрепление своим войскам в Западный Берлин. Мы правильно поняли, что тут демонстрация, из которой совершенно не вытекает, что Запад хочет начать войну. Пока что западная печать поднимала акцию Кеннеди на щит. Заработала против нас вся пропагандистская машина Запада. Мы не испугались и разработали ответные меры. Я о них рассказывал раньше. Тем временем шел наш партсъезд. Как раз во время его заседания маршал Конев[149] доложил мне, что американцы прекратили угрожать нам на границе с Западным Берлином. Так закончилась ничем пугательная акция со стороны Запада, в которой хотели прощупать нас под дулами орудий. Когда там увидели, что мы готовы принять вызов, они отвели свои войска.
Тогда мы через журналистов и через негласных агентов сами решили прощупать Запад. Многие из агентов живут под видом журналистов или людей с иными мандатами, а фактически выполняют тайные поручения. Эти люди есть и у Запада, и у нас. По таким каналам мы и получили мнение Запада: давайте считать спор законченным, пусть все останется как есть. Затем данное мнение стало высказываться и западной печатью. Взаимные обвинения смягчились. Это тоже была большая наша победа, выигранная без выстрелов, путем дуэли лишь через средства пропаганды[150].
Какое-то время спустя в Москву приехал Ульбрихт вместе с министром иностранных дел Винцером[151]. Он начал беседу со мной с предложения отказаться от заказов СССР на сооружение рыболовных кораблей в ГДР, мотивируя тем, что это невыгодно: предприятия работают себе в убыток. Мысль была правильная, имевшая под собой экономические основания. Ульбрихт предложил перейти на изготовление для нас другой продукции. В его тоне я чувствовал раздражение: обвинение нас в том, что мы платим меньше, чем реально эти заказы стоят для ГДР. Я ответил, что мы платим ту цену, которая дает возможность не только рентабельно работать, но и иметь прибыль. Доказательство: такие же корабли изготовляют для нас ФРГ, другие государства. Они принимают наши заказы с удовольствием. Но ведь капиталисты не станут работать, если заказ нерентабелен. Мы бы тоже такой заказ не приняли, потому что нельзя вести работу, которая несет убытки предприятию и государству. Почему ФРГ с удовольствием приняла наш заказ и готова принять дополнительный? А вам он убыточен. Этого не может быть. Ищите иные причины. Если же вы ликвидируете налаженное поточное производство, то на другое производство, которое вы станете осваивать, потребуется много затрат, а будет ли оно прибыльным, еще неизвестно. Впрочем, дело ваше, можете поступать, как хотите, но думаю, что это ошибка.
Одно из обстоятельств данного дела заключалось в том, что после установления контроля на границе Западного Берлина многие рабочие, ранее трудившиеся там, перешли работать на предприятия ГДР и показывали высокую производительность труда. Когда рабочие ГДР увидели это, то стали угрожать им, поносить их за хорошую работу, так как тем самым заставляли и их выполнять такие же нормы, обеспечивать более высокую производительность труда. А я спросил Ульбрихта: так ли это? Он растерялся: «Да, это так». – «Вот в чем и заключается вопрос, а не в том, что один заказ вы перемените на другой. И новый заказ при той же производительности труда окажется для вас убыточным. Надо прямо сказать рабочим: если у вас будет производительность труда значительно ниже, чем у рабочих Западной Германии, то это приведет к краху, и вы не сможете конкурировать с Западом и даже с иными социалистическими странами.
Тут результаты низкой организации труда и низкой производительности труда, и мы вам помочь не можем, устанавливая высокие цены и платя премии только потому, что вы являетесь социалистическим государством. Как же мы будем соревноваться с капиталистическим миром, если сами признаем, что производительность труда в социалистических странах ниже, чем в капиталистических? Если мы хотим, чтобы наши народы имели жизненный уровень более высокий, чем в капиталистическом мире, то другого пути у нас нет. Чтобы хорошо жить, надо хорошо работать. Без этого мы обрекаем себя на катастрофу». Ульбрихт понял меня и уехал. Правда, на какое-то количество головных кораблей мы все же повысили цену, но условились, что на последующие корабли она останется такой, как договаривались.
Социалистический строй может победить в мире при условии, что им будет достигнута более высокая производительность труда, чем при капиталистическом строе. Если же этого мы не добьемся, то не сможем обеспечить жизненный уровень, который обеспечивается старым капиталистическим способом производства. Этот вопрос стоит перед всеми социалистическими странами, а не только перед Германской Демократической Республикой.
