Гирс не спеша надел очки, аккуратно заправил за уши длинные дужки, сложил перед собой руки, словно учитель, недовольный своим воспитанником, и, слегка наклонив голову вправо, упёрся в своего посла неморгающим взглядом.

– Ошарашен, прямо скажу, Павел Петрович. Удивлён.

Тихий голос министра едва доносился до Убри, хотя расстояние между ними было не более четырёх шагов.

– Простите?.. – Павел Петрович действительно не расслышал последних слов и вынужденно наклонился вперёд.

– Я говорю, ваше высокопревосходительство, моему удивлению нет предела! – В голосе Гирса появились и громкость, и жёсткость. – Вы, по всей видимости, не один час провели в раздумьях о причинах вызова в министерство и спросите – почему шифрограммой? Почему так срочно?

– Не скрою, меня это волнует, да. – Убри пытался выглядеть достойно, от чего надменно приподнял подбородок.

Министр иностранных дел Гирс заметил эту особенность мимики посла в Вене и недовольно поморщился. Убри был старше его на два года и всю жизнь прослужил за спиной и под покровительством Горчакова, но это обстоятельство вызывало у министра не столько уважение, сколько некоторое подобие ревности.

Всего два месяца Гирс занимал глубокое и удобное кресло, в котором когда-то Горчаков придумывал хитроумные внешнеполитические комбинации, искал и находил выходы из запутанных лабиринтов, где за каждым поворотом и союзники, и недруги заботливо расставляли медвежьи капканы. За это время тихая настороженность оккупировала коридоры министерства иностранных дел. Чиновники внимательно присматривались к своему новому начальству, пытались найти какие-то аналогии со стариком Горчаковым в его лучшие времена, но так и не нашли в новом министре ничего, что могло бы их вдохновить. Николай Карлович оставлял впечатление человека крайне осторожного и уравновешенного. Эмоция – это не о Гирсе. И сам Николай Карлович, по привычке разговаривая сам с собой, раздражённо замечал, что дух Горчакова из этих стен выветрится не скоро и его неизбежно будут сравнивать с канцлером.

Вот в этом надменно вздёрнутом подбородке посла Убри министр Гирс и почувствовал эту мысль: «Ты, хоть и покрыт сединами, до Александра Михайловича тебе как до Персии пеше…»

– Не стану вас томить, друг мой… – Министр преднамеренно отошёл в своих словах от правил этикета.

Убри всем своим видом выказал заинтересованность, но пальцы рук всё так же яростно сжимали рукоятку трости, вырезанную из слоновой кости.

Гирс потянулся к серебряному подстаканнику с двуглавыми орлами и, не издавая ни звука, размешал ложечкой в стакане невидимые остатки сахара.

– Я искренне восхищён вашим самообладанием и выдержкой, Павел Петрович. Если бы из моего посольства бесследно исчез дипломат, я бы места себе не находил…

«Ах вот оно что…» – подумал Убри, после чего облегчённо вздохнул, но успокоение его было преждевременным.

Следующую фразу Гирс произнёс громко и чётко, с неприятным для любого подчинённого металлом в голосе:

– Куда подевался младший секретарь российского посольства в Вене Александр Либерт?

Убри явно не ожидал такой резкой перемены в тоне разговора и в первые несколько секунд даже опешил.

– Вот в чём дело… Видите ли, Николай Карлович, этот молодой человек никогда не внушал мне доверия. Если бы не настоятельная рекомендация министерства… Я, если честно, его в штате не держал бы. Уж больно неприемлемый образ жизни он ведёт.

Гирс привстал со своего места и, опираясь на обе руки, слегка наклонился вперёд:

– Где Либерт?

– Я не знаю, право, точно… Он имел обыкновение пропадать по нескольку дней. Порой неделю его не видел. Ну тут, да… Три недели… Знаете ли, ваше высокопревосходительство, играет он… Люто играет. Правда, за свои, но всё же, может, это будет полезно знать… – Убри изменился не только тоном, но и внешне. Надменность и высокомерие испарились с того момента, как Гирс поднялся из своего кресла.

– Чем он занимался? – Министр обе руки заложил за спину и подошёл к окну, за которым Александровская колонна отбрасывала короткую тень в послеобеденных лучах июньского солнца.

– По ведомству исполнял всё неукоснительно. Но вы же знаете, ваше высокопревосходительство, я не во все дела был посвящён детально. Либерт – человек немногословный, хвастуном никогда не считался.

– То-то и скверно, Павел Петрович, что вы не посчитали нужным вникнуть в обстоятельства его миссии… Он был к вам прикомандирован год назад?

– Абсолютно точно! И отдельным предписанием господину Либерту было позволено отчитываться напрямую в министерство. Вам это должно было быть известно, как я полагаю… – Убри нащупал козырь, и предательская дрожь исчезла из его голоса.

– У вас есть уверенность, что младший секретарь Либерт не скрылся со всеми своими знаниями где-нибудь на берегах Темзы? – отчеканил Гирс, так и не повернувшись к собеседнику. Если бы Николай Карлович сейчас видел своего посла господина Убри, то, несомненно, отметил бы для себя внезапную бледность, придавшую лицу землистый, серый оттенок.

Посол чувствовал себя прескверно. Сердце билось с перебоями, кончики пальцев охладели настолько, что он рефлекторно поёжился, в висках тяжело пульсировало.

– Ваше высокопревосходительство… – Посол нервным движением попытался ослабить бабочку, но ему это не удалось. – У меня нет такой уверенности. С тех пор, как стиль руководства в министерстве настолько кардинально изменился, я вообще ни в чём не уверен. Ни в своём опыте, ни в своих заслугах, ни в своей нужности, наконец. Увольте меня от всех этих испытаний. Судьба Либерта мне неизвестна, я не пытался глубоко вникать в его дела по причине, указанной выше, и ничего необычного в его отсутствии я не нахожу.

Николай Карлович нашёл в себе силы усмирить гнев, резко развернулся и взгромоздился в своё кресло. В умиротворённом состоянии его глаза потеряли ту странную округлость, которая доводила посла до исступления.

– Увольнять вас единоличным решением не в моих полномочиях. Могу лишь довести до государя вашу нижайшую просьбу. Думаю, она будет удовлетворена.

Робкий стук в дверь прервал разговор министра с послом.

– Ваше высокопревосходительство, вы приказали сразу же известить, когда прибудет князь! – громко оповестил секретарь, подобострастно прищёлкнув каблуком. Он чувствовал себя причастным к какой-то непонятной ему комбинации, отчего вырос в собственных глазах – не всё же пером скрипеть, да и патрон должен его исполнительность оценить по достоинству.

Лёгкий одобрительный кивок министра заставил секретаря сдержать довольную улыбку – он всё сделал правильно.

– Зовите… – тихо произнёс Гирс, опять уткнувшись в бумаги.

Громогласный голос действительного тайного советника, князя Лобанова-Ростовского предварил его появление:

– Как же я рад оказаться в этих стенах! Моё почтение, господин министр! – Князь первым делом на правах старого знакомого ринулся обнимать Гирса, который от такой фамильярности испытал приступ раздражения.

Все, кто имел возможность хоть раз пообщаться с этим розовощёким усатым оптимистом, хоть за карточным столом, хоть на светском рауте, запоминали его навсегда. Одним западала в душу его эрудированность и уверенность в себе, другим – гусарская громогласность на грани этикета, третьим – напор и остроумие. Этот список можно было бы продолжать ещё долго, но завершить его стоило бы констатацией того факта, что князь умел быть и скрытным, и спокойным, и полным достоинства. Таким его знали в дипломатических кругах от Парижа до Константинополя.

Нисколько не стесняясь своей довольно солидной фигуры, князь распахнул полы расстёгнутого сюртука, вложил большие пальцы рук в аккуратные кармашки жилетки и обратил всё своё внимание на посла Убри.

– Милостивый государь, Павел Петрович! Очень рад! Очень!

Лобанов-Ростовский протянул послу руку, и тот был вынужден встать, чтобы ответить на приветствие князя, что, судя по выражению его лица, удовольствия господину Убри не доставило. Он всё больше чувствовал себя здесь лишним. Судьба его карьеры была, похоже, окончательно предрешена, и более терпеть эту экзекуцию он был не намерен.