Наконец решившись озвучил: Со стариной Маком, я думаю все будет в полном порядке, просто надо дать ему время, он тяжело принимает новое.
Ну хорошо, тебе надо знать ещё кое-что, о чем Мак не должен слышать, будь внимателен и запоминай: – если к серверу просто подключился хакер с компа, то ничего страшного, максимум что он сможет увидеть игру с хорошей графикой, парой нелепых квестов, и все.
Опасность представляет если кто-то смог достать специальное программное обеспечение и соответствующее оборудование, через которое мы все прошли, ты один из нас, ты помнишь, как все происходило, так что имеешь полное представление какая медицинская техника там задействована, советую копать в этом направлении.
Да в общем сам все знаешь, не мне тебя учить.
Отчёт также через неделю, отдельно от Мака и запишись на приём не надо плодить слухи. Свободен. Проводив Циммермана и сказав Анжеле, чтоб до пол первого его не беспокоили Слоу уселся в кресло, размышляя как же, не вовремя возникли неприятности там, где он совсем не ждал, противно заныл шрам, полученный восемь лет назад, когда во время благотворительного выступления в него метнул топор какой-то сумасшедший старикан, которого между прочим так и не поймали.
Ладно через неделю выяснится стоит поднимать панику, может к тому времени русские схватят хакера или отрубят его от сервера и все решиться само собой, а пока надо усиленно готовиться к выборам, не просрав их как в прошлый раз, доверив подготовку не тем людям.
Уж теперь он вожжи из рук не выпустит, а после выборов… Генри Слоу аж зажмурился от острого предчувствия наслаждения, разберусь с этой шикарной сучкой Анжелой.
Глава 3. Рождение
Вспышка тьмы, вспышка света, я крепко стою на ногах посреди каменного круга, миг наслаждения от открывшейся перед глазами панорамы бездонного синего неба и силуэта величественных гор с заснеженными вершинами в дымке облаков и в следующую секунду;
– А-а-а-а-а!!!, меня сплющило и размазало, скрутило и бросило оземь, боль адская и непередаваемая, раздирающая на части, и вгрызающаяся во внутренности, крутящая каждую клеточку тела и выламывающая каждый сустав, казалось дробя кости, и выдирая жилы.
Я выл и матерился, рыдал и заходился безумным хохотом, грыз землю и впивался в неё скрюченными пальцами, то сворачиваясь в позу эмбриона, то катаясь по земле визжа и воя, боль безграничная, неостановимая.
Я вскакивал и бежал, пытаясь сбежать от неё я падал и полз, бился головой о землю и боль на секунду концентрировалась только в голове, я переставал видеть и слышать и голова разрывалась от боли но в следующий миг снова охватывала все тело, горло охрипло от криков и проклятий и способно уже было выдавать только визг, на одной низкой ноте, я что то ломал, по чему то бил окровавленными с содранным мясом руками, размазывая сопли и слезы я полз по земле, где каждый камешек казалось был впивающейся в моё тело иглой а каждая травинка была скальпелем срезающем кожу, солнце раскалёнными углями поджаривало меня и я катался по земле пытаясь сбить пламя, ветер срывал с меня лоскуты кожи стачивая их, и я пытался зарыться в землю спасаясь от его порывов, ослепший, солнце пыталось выжечь а ветер вырвать мои глаза, оглохший от звуков раздирающих мой череп, воя, хрипя и плача, извиваясь и дёргаясь в судорогах.
Я полз, впиваясь в землю пальцами, сточенными до костей, оставляя после себя развалины своего разума, я полз вечность и ещё немного и снова вечность боли, еле хрипя полз и полз к неизвестной, невидимой цели, боль не давала остановиться, отдохнуть, задуматься, остался только голый инстинкт раненого, покалеченного зверя, ищущего лёжку, нору, чтобы забиться в неё зализать раны и если не выжить, то хоть умереть в спокойствии.
Есть ли измерения у мук, предел у боли.
Боль стала моим естеством, боль препарировала и вывернула на изнанку, – я полз…
Что-то изменилось боль не ушла окончательно, притупилась ее острота, стали всплывать обрывки мыслей и ощущений, я что-то глотал, что-то что холодило мои внутренности, замораживало разломанные в осколки зубы которыми я жрал землю вместе с камнями и травой, смачивало сорванное криками покарябанное горло, и с каждым глотком восстанавливало, часть руин разума, измученного вечностью страданий.
Вода всплыла на поверхность разума мысль; – что такое вода?
Руки инстинктивно поднялись, зачерпнули субстанцию; – воду?
Она холодная, а ещё? Да! мокрая! Ещё? Течёт.
Не всегда. Тут разум забуксовал, но эта течёт!
Она холодная мокрая, течёт! С гор, – что такое горы вспоминай!
Высокие, каменные, крутые в облаках, а облака на небе, небо голубое, серое, синее.
Всё процесс пошёл; зацепившись за ниточку, разум начал разматывать весь клубок, казалось со щелчком на место вставал пазл за пазлом, одна шестерёнка цеплялась за другую, мысль порождала мысль, одно воспоминание тянуло за собой следующее, личность, загнанная болью и инстинктами в подвалы разума, всплывала из небытия, самостоятельно собирая себя, из осколков воспоминаний, образов, чувств.
Я открыл глаза, на чёрном куполе бездны неба сверкали и переливались звезды, межзвёздная тьма была рассечена двумя перекрещивающимися клинками млечного пути.
Слева надо мной вздымался тёмный косогор обрывистого берега, справа вздымались к небесам, снежными коронами, сверкающими отражённым светом звёзд, величественные горы, я лежал, распластавшись в воде довольно широкой, но неполноводной горной реки, в заводи образованной несколькими валунами.
Вода мягко перекатывалась через тело иногда захлёстывая лицо от чего я инстинктивно сглатывал попавшую в рот ледяную воду, где-то за спиной шумел водопад, а может просто порожистые перекаты, впереди лента реки причудливо извиваясь меж берегов, довольно скоро исчезала из вида, теряясь средь хаоса скальных обломков.
Я лежал, боясь даже пошевелиться, боясь, что боль вот, вот, вернётся, я замирал в ужасе от малейшего плеска воды, тревожащего моё тело.
Лежал и смотрел на бездонный купол звёзд, лежал и постепенно осознавал, что боль никуда не уходила, она все также со мной, и во мне. Просто замороженная изнутри и омываемая снаружи ледяной горной водой затаилась в засаде ожидая, подкарауливая и ей осталось ждать недолго.
Ещё немного, я замёрзну окончательно и не смогу выбраться из заводи, которая из места моего спасения превратится в мою могилу.
Мне придётся рискнуть, и попытаться найти баланс между болью и смертью, план прост; выбираюсь отогреваюсь, а когда боль станет невыносимой падаю обратно в заводь и так по кругу, пока не придумаю как справится с болью или как превратиться в рыбу, что по сложности примерно равнозначно.
А значит шансов 50 на 50 либо получится, либо нет.
Как я полз, как полз! – так красиво и неуклюже ползают наверно крабы с оторванными ногами, по миллиметру, складывая их в сантимы, преодолевая онемение всего тела и конечностей, загребая руками; выглядящими беспалыми культяпками, пальцы сточились почти полностью, осталось по одному суставу, окровавленными обрубками, торчащими из ладоней, с ногами дело, обстояло ненамного лучше, да и вообще при осмотре тела выяснилось, что оно скорее напоминает пособие по анатомии, или скорее по патологоанатомии.
Понадобился, наверное, час чтоб выбраться из заводи, там я замер, приняв очертания одного из валунов в изобилии усеявших берег.
Воздух постепенно отогревал скрюченное от холода тело, боль возвращалась постепенно, отвоёвывая сданные позиции, изредка я осторожно наклонялся к воде с плескающимися в ней отражением звёзд, делая один другой глоток, чтобы унять боль в горле и внутренностях, и был готов в один момент качнувшись опрокинуться в воду, время тянулось тугой резиной, постоянное нарастание боли не настраивало на благодушный лад.
Каждый раз замирая и пытаясь принять позу, в которой боль ощущалась меньше я пытался войти в состояние медитации, задача казалась неразрешимой, попробуйте расслабится, когда у вас болит все, когда в голове накатывают волны пульсирующей боли, а все тело пытается растащить в разные стороны.
